Аналогичный мир - 4 (СИ)

Он аккуратно скатил кресло по пандусу и подвёз Колюню к кустам. Наклонил ветку, чтобы тяжёлая сизая гроздь коснулась лица Колюни.

— Чуешь?

— Ага, спасибо, Андрюша. А пятилучевые есть?

— Сейчас найду.

Эту примету он уже знал. Найти цветок с пятью лепестками и съесть. На счастье. Одну руку Колюне уже сделали, ложку теперь сам держит, шарики катает для реабилитации, но такую тонкую работу не сделает. Ага, вот она, а вот ещё, и ещё.

— Держи, Колюня.

— А себе?

— Я нашёл, — рассмеялся он в ответ. — А ты съел. Вот и поровну.

— Хитёр ты, — рассмеялся Колюня и, прижав к губам ладонь, втянул в рот, как вдохнул три цветка.

Пели птицы, и Колюня стал их называть ему. Даже удивительно, откуда их столько знает. И вот тут, когда они уже сами вовсю свистели по-птичьи — у Колюни здорово получается — их и окликнули.

— Ага, вот вы где!

Это был голос Жарикова, и он легко, не ожидая подвоха, обернулся.

— Иван Дормидонтович, мы здесь.

Рядом с Жариковым маленькая худенькая женщина, вся в чёрном, и её лицо кажется совсем белым, даже голубоватым.

— Здравствуй, Колюня, — весело сказал Жариков. — Как ты?

— Здравствуйте, доктор, — улыбнулся Колюня. — Я в порядке.

— Вот и отлично. Принимай гостей.

— Гостей? — удивленно переспросил Колюня, растерянно вертя забинтованной головой.

Подбородок, нос и часть щёк Колюне уже сделали, и бинты закрывали теперь только об и глаза, вернее, глазницы. Он помог Колюне сесть повыше и за плечи повернул лицом к женщине. У неё дрожали губы, из широко раскрытых глаз неудержимо текли слёзы, она молча протягивала к Колюне руки, не трогаясь с места.

— Кто? — спросил Колюня. — Кто пришёл? Точно, ко мне?

— Коля… — наконец выдохнула женщина. — Коленька…

И отчаянный крик Колюни:

— Маманя!

И от этого крика он сорвался, убежал…

…Андрей тряхнул головой и встал. Ему уже выходить.

В Ивине вышел он один. Пение птиц, шум листвы под лёгким ветерком, перекликающиеся голоса и детский смех… Андрей шёл по уже знакомой улице, здороваясь с многочисленными встречными. И пытаясь понять: чего он так психанул? Ведь видел уже такое. И не раз. А к Седому приехала жена. С сыном. И тоже плакали, и обнимались, и он был просто рад за них, за Седого…

…- А это Андрей, — Седой берёт его за руку, разворачивая лицом к сидящим у кровати женщине и парню, оба в военном без погон, но с нашивками за ранения и медалями. — Он меня с того света вытаскивал. Я жить не хотел, А Андрей упёрсяЮ живи, дескать, и ни в какую, — смеётся Седой.

И женщина с парнем обнимают его, целуют и благодарят…

…Ну вот. И за Колюню он рад, искренне, по правде. И… и не увезут Колюню прямо завтра. И послезавтра тоже. Колюне ещё лежать и лежать. Восстанавливаться. Так что… всё-таки тем, за кем никто не приехал, ещё хуже. У которых всё было и которые всё потеряли. Родня — это великое дело. А его родня — его крёстные, доктор ваня и тётя Паша. И Серафима Панкратьевна с Устиньей Капитоновной к нему как к родному…

И калитку он открывал если не успокоившись, то улыбаясь. Чего других в свои психи втягивать.

Как всегда, его встретили радостным известием, что обед готов, пусть моется и идёт есть.

— Спасибо, Серафима Панкратьевна, я быстро, — улыбнулся Андрей.

Когда бы он ни пришёл, обед готов. Ждут его, что ли?

За столом он улыбался, хвалил еду и вообще старался держаться как обычно, но Серафима Панкратьевна всё-таки что-то заметила.

— Случилось что, Андрюша?

Помедлив, он кивнул.

— К Колюне тать приехала, — и повторил услышанное от Колюни: — Маманя.

Про Колюню он им уже рассказывал, и ему дважды давали для Колюни баночки с домашним вареньем. Крыжовенным.

— Ну, и слава богу, — вздохнула Устинья Капитоновна.

А Серафима Панкратьевна смотрела молча и сочувственно. Андрей замялся, не зная, как объяснить, ведь он сам ещё не понял, что с ним, чем это его так задело.

— Каково это матери дитя своё роженое да таким увидеть, — покачала головой Устинья Капитоновна. — И малая боль детская матери ножом по сердцу. А такое… Не защитник он ей теперь и не кормилец.

Серафима Панкратьевна кивнула.

— Да уж, не знаешь, о чём бога молить, когда такое.

Андрей, недоумевающе раскрыв глаза, слушал их. Они жалели мать Колюни, но…

— Но он же живой! — вырвалось у него. — Разве не это главное?

Серафима Панкратьевна кивнула.

— Конечно, Андрюша, всё так. Ну, бог милостив, утрясётся всё да уложится.

— Да, — Андрей тряхнул головой и встал. — Спасибо большое, всё так вкусно было. Я к себе пойду.

— Конечно, Андрюша.

— Конечно, иди, отдыхай.

Взбежав к себе, Андрей быстро, будто за ним гнались, разделся, швыряя как попало одежду, и стал тянуться. Крутился на крохотном пятачке, исступлённо, выматывая себя, до треска в суставах, до судорог в напряжённых мышцах. Пока не почувствовал, что отпустило, что он уже весь мокрый, а из окна тянет прохладой, и ни боли, ни мыслей уже нет, только пустота и ломящая усталость во всём теле. А дверь-то он и не запер. Во… блин! Совсем крышу потерял.