Анарх

— Поняла, — ответила Паша. Цветок света появился сквозь дождь, когда главные врата настежь раскрылись, раскрываемые безмерной гидравликой. Внешние защитные батареи заставы втянулись, и длинная металлическая рампа выдвинулась над рвами, как язык.

— Паша Колосиму, — сказала она. — Пожалуйста, отведи одну четверть сил и займи широкую защитную позицию вокруг подъездной дороги и окружающей пустоши, по шаблону. Пожалуйста, так же, срежьте чертову колючую проволоку и уведите все транспортники с дороги. Я хочу чистый, беспрепятственный проезд, когда мы поедем назад. Я хочу, чтобы мы двигались быстро. Сделай это по уставу, Ферди, и держи меня в курсе насчет чего-либо.

— Понял.

— Я имею в виду, чего-либо. — Паша посмотрела на Конжика. — Заводи, — сказала она.

Конжик кивнул и запустил большой двигатель Транспортника-10.

— Запустить двигатели, — сказала Паша по ручному воксу. — Восстановить порядок, в один строй, следуйте за мной, пожалуйста.

Голос в темноте, шепот, едва ли достаточно громкий, чтобы услышать, сказал ему, — Будь тих и не делай ни звука.

Домор повиновался, бессловесный. Твердая рука, которая схватила его, прижала его к стене подвала. Он мог ощущать ее шероховатые кирпичи.

— Кто это? — удалось ему прошипеть.

— Шшшшшш! — ответил шепот.

Звук пилы для костей исчез. Ближайшая тишина ощущалась, как удушающий груз в непроницаемой черноте. Все, что Домор мог слышать, было стучащей кровью в своих ушах и вода, плещущейся вокруг его коленей. Тишина давила на него, украдывая у него способность наполнить свои легкие.

Это не тишина делала это, это был страх. Он попытался сфокусироваться. Он понимал, что уровень его кортизона резко поднялся. Он задумался, какой была частота его пульса. Выше 140-ка, и его моторные навыки будут нарушены. Выше 160-ти или около того, у него будет туннельное зрение, и он начнет соскальзывать в разлагающийся, нерациональный мир страха.

Он не мог говорить. Он не мог видеть, чтобы сказать, направляется ли его зрение в туннель. Но он знал, как факт, что никогда не был так напуган. Никогда. И это о чем- то говорило, потому что он прошел через кое-какие страшные фесы в свое время. Домор знал страх. Они все знали. История их жизней была пронизана регулярными пиками ужаса: угроза смерти, безумие боя, терзание в промежутках, которое разрушает душу.

Домор знал людей, сильных людей, замирающих или паникующих, или потерявших способность говорить, или осуществлять простые моторные функции. Для страха не было иерархии. Он кусал всех, кто подходил к нему. Лучшие из Призраков научились, с помощью одного только брутального опыта, в качестве наставника, приручать его. Они отточили интуитивные механизмы управлять адреналином и откликами на угрозу заднего мозга, побеждать значительные перемены в кровяном давлении и биологических процессах, и оставаться действующими. Гаунт был в этом мастером. Некоторые, как Макколл и – представил себе Домор – Роун – были рождены с этим мастерством. Остальные, как Баскевиль и Варл, приобрели эти навыки со временем и через тяжелую работу.

Домор развился в этом направлении. Большинство из ветеранов Призраков были ветеранами только потому, что они могли посмотреть в глаза страху и остаться функциональными. Горнило боя быстро делало это с мужчиной или женщиной, и они справлялись или погибали. Первоначальный отклик на страх все еще был, но ты прорывался сквозь него и использовал свое повышенное состояние, чтобы продолжать, вместо того, чтобы быть травмированным этим.

Некоторые называли это наплыв. Харк называл это – время боя. Хороший Гвардеец превращал свои собственные ошарашивающие биологические отклики в оружие.

Но, это... это не было полем боя. Здесь не было треска пролетающего лазера, чтобы запустить страх, никакой видимой угрозы, чтобы заинтересовать разум. Домор понятия не имел, почему это было наиболее ужасное событие в его жизни.

Это сбивало его с толку, и это ощущалось, как поднятие тяжестей. Его недоумение действовало, как губка, заглушающая страх. Его разум стал занят вопросом почему он был так однозначно напуган, а не самим фактом того, что он был напуган.

Он усилил контроль над своим дыханием.

— Вы, все еще, здесь? — прошептал он.

Рука сжала его руку в подтверждении.

Домор убрал свой клинок в ножны, и потеребил свою оптику. Появился шум зеленого света, когда аугметика ожила. Он бросил взгляд на комнату, залитую водой, на свои собственные руки, с которых капала вода, призрачно-белая и ослепительная. Затем аугметика снова отключилась.

Обнадеживающие руки схватили его за плечо, и повели назад. Его ботинки вслепую стучали по ступеням, и он нащупывал свой путь вверх по ним. Сухой пол. Его правая рука нашла стену рядом с ним.

Его оптика снова включилась.

Он увидел Цвейла перед собой. Старый аятани вел его за руку перед собой, пытаясь вести Домора, пока тот шел наощупь вдоль стены.

Домор протянул руку и взял Цвейла под руку.

— Я могу видеть, отец, — прошептал он. — Идите со мной.

— Здесь внизу что-то есть, — сказал Цвейл очень тихо, наклонив голову и пытаясь почувствовать Домора в темноте.