Анархисты

Раскрывшийся во весь горизонт вид останавливал дыхание. То восходящий, то ниспадающий во всю ширь раскатистый пейзаж, чуть плывя в солнечной мути, закруглялся под ногами, как будто бы Соломин выбрался на фокусную поверхность широкоугольного объектива. Позади и справа лес, уходя верхушками деревьев под ноги, круто спускался по перепадам к реке. Самой реки видно не было, но излучина ее угадывалась по углу раствора возносящихся на том берегу заливных террас; они перемежались сизыми перелесками вдали. Слева и впереди веером раскрывалась череда березовых рощ; складываясь, она переходила в чащобу, теснившую деревню на близком горизонте.

Лик ландшафта, его чаши, наполненной полднем, лишил Соломина душевного равновесия; он пожалел, что не взял с собой в гору этюдник. Хотелось разбежаться и, оттолкнувшись, взмыть по пластам восходящих потоков над этой распахнутостью, обмереть от покачивающегося под крылом простора, слыша только секущий шорох ветра и звонкий трепет ткани…

Соломин завалился в траву. Он лежал, и ему казалось, что земля потихоньку проваливается, унося его еще глубже – под атмосферный столб. Перевернув бинокль, он рассматривал кузнечиков, брызгавших с травинки на травинку, свои ступни, будто по рельсам в обратной перспективе отлетевшие на край поля…

Солнце вкатилось в лузу зенита и замерло. Сенной дух обволакивал духотою, утягивал в сон – незаметно, будто вор лодку с причала. Соломин заснул с открытыми глазами, и солнечная синкопа, обжав ему голову, безопасно потащила, помчала куда-то по воздушным кочкам.

Вдруг он услышал странный, скачущий звук, будто кто-то быстро косил траву, стремительно приближаясь.

Соломин прижался ухом к земле и тут же вскочил.

Солнечное поле, качнувшись, снова расстелилось перед ним. Громадная тишина, мерцавшая волнами стрекота, переливами птиц, трепетом их перелетов, царила над пестреющей от обилия цветов луговиной.

В этой тишине со стороны деревни на него неслась прыжками собака. Уши ее были прижаты азартом злобы.

Соломин упал ничком. Толстые лапы ударили его по спине, шершаво заерзали – и горячее дыхание впилось в затылок.

Он замер.

Собака завыла и залаяла.

Наконец она сошла с добычи и улеглась рядом.

Соломин повернулся к ней лицом. Она живо лизнула его в ухо.

Это была стройная короткошерстная легавая сука, вислоухая, пегой белой масти. Белые, ярко-рыжие и коричневые пятна покрывали ее шкуру, как латы. На груди у нее был то ли небольшой лишай, то ли потертость – как у ездовых собак от упряжи.

Он ждал, когда из деревни появится хозяин собаки. Или отзовет ее – подаст голос, посвист, или она сама отправится восвояси. Но собака сидела, шумно дыша и высовывая длинный язык, и иногда клацала зубами на шмеля, обхаживавшего стебли цикория. Соломин подумал, что там, в деревне, она что-то натворила и теперь прячется. Он протянул руку к ее носу. Она дала потрогать. Похоже было, она никуда не торопится. Соломин разглядел ее подробней, и причудливая форма пятен на ее шкуре напомнила ему карту.

Он подождал еще и не оглядываясь стал спускаться лесом обратно к стоянке. Скоро услышал за собой шорох рассекаемого папоротника – собака увязалась за ним.

Она поселилась недалеко от стоянки, под орешником, куда Соломин натаскал травы. Но общались они редко. Только на время дождя она ползком забиралась под тент, в тамбур палатки. Принадлежа к охотничьему племени, проблем с добычей она не испытывала. Рыбой собака брезговала, кашу отвергала, даже не понюхав. Не кормить же ее рафинадом?

Время от времени собака исчезала в чащобе, возвращалась, когда ей вздумается, и заваливалась на лежанку под лещиной, сыто зевая. Положив голову на лапы, она все время присматривала за Соломиным то одним, то другим глазом. А когда он дольше обычного пропадал на берегу, расставляя донки, верши, увлекшись блеснением судака на бое или разделывая крупного жереха на балык, то рано или поздно обнаруживал ее у воды.

Однажды он возился с очагом коптильни, раздувая огонь. Внезапно услышал шаги по воде, плеск, чавканье, скачки… Он вынырнул из-под завесы дыма. Собака нервничала, металась по кромке, то и дело порываясь войти в реку. Вот она напряженно застыла, в стойке потянулась на тот берег, вдруг завыла, заскулила, мотнулась – и кинулась в воду; засучила лапами и бережно понесла над поверхностью страдающую морду. «Такое красивое существо – и так жалобно плавает, по-собачьи…» – подумал Соломин.

Но она не уплыла на тот берег, как Соломин втайне надеялся. Собака сделала круг над бочагом, выскочила, вывалялась в глине, закидываясь на спину, ерзая и повизгивая. Превратившись в бесхвостого голубого волка, снова скакнула в омут. Сделала две петли и зашла на третью. Черная вода в бочаге медленно кружилась. Ему показалось, что собака не может выплыть. Он бросился в воду, но она подалась от него, завершила круг и выскочила. Соломин поспешил за ней на берег. Его обдало брызгами, и они зашипели на углях под коптильней.