Анархизм

Но великие завоевания разума наполнили живой мир фантомами – величественными, ясными, но холодными, как геометрические сады Ленотра. И реальному живому человеку стало душно среди порожденных им миражей. Не интересы стали управлять людьми, а лишь более или менее верные представления, которые о них сложились. Представление стало над волей; во власти его оказался самый человек. Призраку подчинилась личность, и ее свобода стала отвлеченной.

И для реальной личности есть безвыходный трагизм в том, что призраки, давившие ее, утверждались вдохновением наиболее выдающихся и мощных индивидуальностей. Освободительные стремления гения готовили новые оковы дальнейшему развитию личности. Это, конечно, надо понимать не в смысле последовательного сужения творческого кругозора отдельной индивидуальности, но в смысле принудительного подчинения ее призракам, созданным ранее другими и зафиксированным признанием других.

Человеку рационалистической мысли принадлежит великое прошлое. Культ разума имел свои героические эпохи. Обратив мир в обширную лабораторию, он создал научные методы, принес великие открытия, построил современную цивилизацию. Но он был бессилен проникнуть в тайны мира. С внешним освобождением он нес внутреннее рабство – рабство от законов, рабство от теорий, от необходимости, необходимости тех представлений, которые породил он сам. Обещая жизнь, он близил смерть. Немало рационалистических туманов было развеяно жизнью, но гибель иллюзий каждый раз несла отчаяние жертвам самообмана.

Нашему времени – с его гигантскими техническими средствами, глубокими общественными антагонизмами, напряженным и страстным самосознанием – суждено было поколебать веру во всемогущество разума. Оно, во всеоружии огромного опыта, сбросило оковы феноменализма, вернулось к «реальной действительности», провозгласило торжество воли над разумом.

И в этом новом человеческом устремлении открылись возможности творческого преодоления мира – необходимости.

В конце XIX века почти одновременно на свет явились две системы, ярко окрашенные антиинтеллектуализмом.

Одна принадлежит интуитивной философии, прагматистам и особенно Бергсону. Она есть наиболее глубокое и категорическое отвержение ложных претензий «разума».

Другая принадлежит пролетариату. Это философия классовой борьбы, выросшая непосредственно из жизни и, подобно первой, провозглашающая примат «воли» над «разумом».

В основании обеих систем лежит признание автономии конкретной личности.

* * *

Антирационализм или антиинтеллектуализм утверждает приоритет инстинкта над разумом. За последним он признает инструментальное, то есть вспомогательное значение. Вопреки идеализму, полагающему для нас непосредственную данность духовного мира, он склонен утверждать, что разум для нас не имеет первоначального значения. Он возникает на определенной ступени общего мирового развития. И тогда мы начинаем разделять физическое и психическое.

Так интеллект наряду с инстинктом объявляется только одним из «направлений» жизненного процесса, органом нашего приспособления к жизни.

При этом интеллект, характеризующийся, по словам Бергсона, «природным непониманием жизни» является только орудием человека в разнообразных формах его борьбы за существование; его собственная природа ограничена: он не постигает самой сущности действительности, «бытие» для него есть «явление». Он группирует «явления», отбирает, устанавливает их общие свойства, классифицирует, создает общие понятия. Но последние не совпадают с самой действительностью, а являются лишь ее символами. Рассудочное знание искусственно расчленяет жизнь, разрывает ее слитный, неделимый, никогда не повторяющийся поток и стремится представить непрерывную последовательность событий как сосуществование отдельных вещей[11].

Но в живой действительности нет ничего неподвижного; она – алогична, она – «непрестанное становление», «абсолютная длительность», она – свободная «творческая эволюция».

Познание подлинной сущности предмета, предмета в целом, а не отдельных частей его или механической их суммы возможно только при помощи особого источника знания – «интуиции». «Интуиция, – определяет Бергсон, – есть особый род интеллектуальной симпатии, путем которой познающий переносится внутрь предмета, чтобы слиться с тем, что есть в нем единственного и, следовательно, невыразимого» («Введение в метафизику»).

Анализ, рассудочное знание «умножают точки зрения», «разнообразят символы», но они бессильны постичь самое бытие; интуиция есть полное слияние с ним. Интуиция всюду, где есть жизнь, ибо интуиция и есть самосознание жизни. И человек, сливающийся в своем самосознании с жизнью становится творчески свободным.