Анархизм. Сочинения одного из лидеров мирового анархического движения начала ХХ века

«Когда я жила дома, с папой, он выкладывал мне все свои взгляды, и у меня оказывались те же самые; если же у меня оказывались другие, я их скрывала, – ему бы это не понравилось. Он звал меня своей куколкой-дочкой, забавлялся мной, как я своими куклами. Потом я попала к тебе в дом… Я хочу сказать, что я из папиных рук перешла в твои. Ты все устраивал по своему вкусу, и у меня стал твой вкус, или я только делала вид, что это так, – не знаю хорошенько. Пожалуй, и то и другое. Иногда бывало так, иногда этак. Как оглянусь теперь назад, мне кажется, я вела здесь самую жалкую жизнь, перебиваясь со дня на день!.. Меня поили, кормили, одевали, а мое дело было развлекать, забавлять тебя, Торвальд. Вот в чем проходила моя жизнь. Ты так устроил. Ты и папа много виноваты передо мной. Ваша вина, что из меня ничего не вышло».

Напрасно Хельмер использует старые обывательские доводы о женском долге и социальных обязательствах. Нора выросла из своего кукольного платья во весь рост сознательной женщины. Она полна решимости думать и судить самостоятельно. Она осознала, что она в первую очередь человек, у которого есть главный долг перед самой собой. Ее не пугает даже возможность общественного остракизма. Она стала скептически относиться к справедливости закона, мудрости общепринятых норм. Ее бунтующая душа восстает против существующего порядка. По ее собственным словам: «Я должна решить, кто прав, общество или я».

В своей детской вере в мужа она надеялась на великое чудо. Однако не обманутая надежда открыла ей глаза на фальшь брака. Скорее это было самодовольное удовлетворение Хельмера спасительной ложью, остававшейся сокрытой и не угрожавшей его общественному положению.

Когда Нора затворила за собой дверь своей позолоченной клетки и вышла в мир новой, возрожденной личностью, она открыла врата свободы и правды для своего пола и грядущей расы.

«Привидения» больше, чем любая другая пьеса, произвели впечатление разорвавшейся бомбы, потрясшей структуру общества до самого основания.

В «Кукольном доме» союз Норы и Хельмера оправдывался, по крайней мере, мужским представлением о честности и жесткой приверженности нашей общественной морали. Действительно, он в глазах общества был идеальным мужем и преданным отцом. В «Привидениях» не так. Фру Алвинг вышла замуж за капитана Алвинга единственно для того, чтобы обнаружить, что физически и умственно он развалина, и жизнь с ним означала бы полную деградацию и была бы фатальной для возможного потомства. В отчаянии она обратилась к спутнику своей юности, молодому пастору Мандерсу, который, как истинный спаситель душ для неба, должен быть равнодушен к земным нуждам. Он отослал ее обратно на позор и унижение, вернув к обязанностям перед мужем и домом. В самом деле, счастье – для него – лишь нечестивое проявление мятежного духа, а долг жены состоял не в том, чтобы судить, а в том, чтобы «смиренно нести крест, возложенный на вас высшей волей для вашего же блага».

Фру Алвинг несла крест долгих двадцать шесть лет. Не ради высшей воли, а ради маленького сына Освальда, которого она жаждала спасти от ядовитой атмосферы мужнего дома.

Также ради любимого сына она поддерживала ложь о доброте его отца, в суеверном благоговении перед «долгом и порядочностью». Она узнала – увы, слишком поздно, – что жертва всей ее жизни оказалась напрасной, а ее сын Освальд подвержен грехам отца, что он безвозвратно обречен. Это тоже она узнала, что «это нечто вроде привидений. Когда я услыхала там, в столовой, Регину и Освальда, мне почудилось, что предо мной выходцы с того света. Но я готова думать, что и все мы такие выходцы… В нас сказывается не только то, что перешло к нам по наследству от отца с матерью, но дают себя знать и всякие старые, отжившие понятия, верования и тому подобное. Все это уже не живет в нас, но все-таки сидит еще так крепко, что от него не отделаться… Да, верно, вся страна кишит такими привидениями; должно быть, они неисчислимы, как песок морской. А мы жалкие трусы, так боимся света!.. Да, вы принудили меня подчиниться тому, что вы называли долгом, обязанностью. Вы восхваляли то, против чего возмущалась вся моя душа. И вот я начала рассматривать, разбирать ваше учение. Я хотела распутать лишь один узелок, но едва я развязала его – все расползлось по швам. И я увидела, что это машинная строчка».

Как могло общество, сшитое на машинке, постичь бурлящие глубины, из которых вышел великий шедевр Генрика Ибсена? Оно не могло постичь, а потому изливало брань и яд на своего величайшего благодетеля. То, что Ибсен не испугался, он доказал, ответив «Врагом народа».

В этой великой драме Ибсен совершает последнюю тризну над разлагающимся и умирающим общественным строем. Из его пепла воскрешает возрожденный человек, смелый и отважный бунтарь. Доктора Штокмана, идеалиста, полного общественного сочувствия и солидарности, вызывают в родной город в качестве курортного врача. Вскоре он обнаруживает, что курорт построен на болоте и вместо того, чтобы находить облегчение, стекающиеся сюда пациенты отравляются.