Анастасия (сборник)

И все–таки пришлось собрать в кулак все самообладание и смелость, чтобы выйти за порог бани, как ни в чем не бывало пройти по двору в дом. Сначала Алена отвела их в комнату с большим зеркалом. Увидев себя во весь рост, Анастасия не могла бы описать свои чувства, являвшие причудливую мешанину, но утешилась все той же мыслью – где нет запрета… И все–таки – красиво. Что до Ольги, ее, похоже, такие сложности не волновали.

Анастасия отрешилась от своих последних колебаний, когда едва не покраснела под восхищенным взглядом Капитана, Он только и выдохнул:

– Настасья, нет слов…

Сам он вернулся из бани безмерно довольный, в белой вышитой рубахе Бобреца, в его же синих штанах в узкую алую полоску, остроносых сапогах младшего брата воеводы, Отросшая за время путешествия щетина помаленьку превращалась в пушистую бородку, и Капитан не собирался ее сбривать. Он крутился перед зеркалом даже дольше, чем Анастасия, а поймав ее смешливый взгляд, без тени смущения объяснил:

– Всегда хотелось, знаешь ли, этак вот по городу пройтись–пройтаться… Бобрец, у тебя мурмолки, случайно, не найдется? Чтобы с золотыми кистями… Набекрень ее на буйную голову – и гоголем…

– Найдем, Иваныч. – Бобрец водрузил на стол пузатый глиняный жбан, содержимое коего назвал медовухой. – А пока что – как заведено после баньки, и не нами заведено…

Стол, признаться, был богаче тех, за которыми Анастасия сиживала в Счастливой Империи. Медовуха сначала показалась ей некрепкой сладкой водичкой, но вскоре в голове зашумело, и она оценила коварство напитка, Платье ее уже ничуть не стесняло и не казалось неуместным. Она частенько ловила на себе взгляды Капитана, вспомнила жесткие тюки в фургоне, треск пожарища, потом ливень, все слова, что были тогда сказаны. Неожиданно для себя сказала Бобрецу:

– Хорошо живете, признаться. Бани, платья, стен вокруг города и в помине нет…

Бобрец переглянулся с женой, они улыбнулись друг другу, потом воевода сказал:

– Знаешь, Настасья, жизнь, вообще–то, не так чтобы уж полностью безоблачная… Хорошо б, понятно, если бы землю населяли одни праведники, но ведь нет этого пока. Бывает всякое, И люди бывают всякие. Однако ж стараемся…

– Вы мне вот что объясните, – сказала чуточку захмелевшая Анастасия громко и решительно. – Кто из нас, Империя или вы, ближе к Древним, а значит, счастливее? Вот какой вопрос меня гнетет… Бобрец развел руками:

– Тут уж я судить не могу. Древний рядом с тобой сидит. Капитан молчал. Сосредоточенно думал. Лицо у него напряглось, потеряло всякую беззаботность.

– Ох уж эта Таська, – сказал он наконец. – Иногда бьет в самое яблочко… По–моему, Тасенька, вопрос нужно совсем по–другому ставить. Как мне это ни больно говорить, но счастье, похоже, совсем не в том, чтобы походить на Древних… на нас, то есть. Одним словом, жить мне хотелось бы не в вашей Империи, а тут. А тебе?

– Там моя родина, – сказала Анастасия. – Там…

– Гости мои дорогие! – сказал Бобрец. – Я, признаться, К ученым разговорам не приучен. Простой порубежник, чего уж там. А вот придет братишка – он у меня, ученым и звездочетом будучи, к умным мыслям имеет прямое касательство. ним и стоит такой разговор заводить. А мы уж давайте – как после честной баньки, идет? Он подпер широкой ладонью щеку и запел:

Не жалею, не зову, не плачу.

Все пройдет, как с белых яблонь дым.

Увяданьем золота охваченный,

я не буду больше молодым…

Он пел чистым и звонким, печальным и сильным голосом, и все сидящие за столом замерли, а песня лилась, и река, спокойная, могучая река, подхватившая Анастасию, уносила ее куда–то к иным берегам, где догадки становились истинами, а истины стоили того, чтобы служить им всю оставшуюся жизнь, ни о чем не сожалея. Она пригорюнилась, подумав с щемящей тоской, что еще не сделала в жизни ничего такого оказывается, чем бы могла похвалиться, чем бы стоило гордиться. Украдкой покосилась по сторонам – Капитан сидел нахмуренный и серьезный, на реснице у Ольги блестели слеза.

– А ну! – Бобрец хлопнул по столу ладонями. Подпрыг. нули, зазвенев, кубки. – Огорчил я вас, гости дорогие? Пора и развеселить!

Он выбрался из–за стола и пошел в пляс по горнице, с прихлопом и притопом, гремя каблуками о струганые доски пола, закинув кучерявую голову, то разбрасывая руки, то подбочениваясь одной и закинув другую на русый затылок, – большой красивый человек в большом красивом тереме. Капитан не выдержал. Встал. У него получалось хуже, но он старался, как мог, и пол гудел под их сапогами, они разошлись всерьез. Анастасия тоже ощутила жгучее желание пройтись вот так в танце, красиво и гордо, как плыла вокруг мужчин Алена, придерживая концы неизвестно откуда взявшегося платка.

Однако осталась сидеть – знала, что у нее так не получится, а потому не хотела расстраивать их пляску жалким подражанием. Но тянуло… Дверь распахнулась, и кто–то весело закричал с порога:

– Воевода, врагов пропляшешь!