Анастасия (сборник)

– Южная горячая кровь, – сказал комиссар Голодный. – Они чертовски любят шуметь на весь белый свет, но что касается действий – весьма ленивы… Глупости. В конце концов та канонерка была виновата сама. Датчане выплатят компенсацию, и славный град Лиссабон успокоится. Конечно, сыщутся деятели, которые возжелают заработать на инциденте политический капитал, так всегда и бывает, однако говорить всерьез о новой мировой войне… Двадцатому столетию хватило одной. Это несерьезно, право – вторая мировая война…

Он сделал знак шоферу, и тот приглушил радио. Бесшумный лимузин плыл посреди нежаркой подмосковной осени, желтые листья бесшумно скользили к земле.

– Мы подъезжаем, – сказал комиссар, и Дерек с удивлением обнаружил, что не испытывает ни волнения, ни любопытства. Скорее всего, его ощущения были столь сложными, что казались полнейшим отсутствием таковых. Раньше все было гораздо проще.

Они прошли в высокие железные ворота. Охранник в кожаной куртке и буденовке с синей звездой вытянулся в струнку – он был совсем молод, и, по лицу видно, ему явно доставляло удовольствие играть в солдатики.

– Я очень на вас надеюсь, – сказал комиссар, не оборачиваясь, и Дерек кивнул, уставясь в его широкую черно–кожаную спину, перекрещенную желтыми ремнями.

Бесшумно кружили листья, приятно пахло свежей осенью, почти неотличимой от оклахомского «индейского лета». Слева, в красном кирпичном флигеле с распахнутыми окнами, звенела гитара и доносился молодой голос:

Сколько дыма – облака, облака!

Завтра будет вентилятор, а пока

чихаю – ведь щекочут мне нос

револьверные дымки папирос.

Курят мальчики, хоть мальчики малы,

и приклады раскурили стволы.

И лассо на пули длинное бросал

примостившийся на стенке гусар.

Он уселся на картонного коня,

он чертовски был похож на меня…

Комиссар недовольно дернул плечом, но промолчал. Молчал и Дерек. Они поднялись по белым ступеням в вестибюль, где были встречены бравым начальником охраны – малиновые революционные галифе, блескучие шпоры, маузер в колодке – и благообразным врачом. Начальник охраны щелкнул каблуками, ухитрившись проделать это беззвучно, но вместе с тем красиво и лихо. А доктор, состроив стандартнейшую мину эскулапов всех времен и народов, люто стерегущих пациентов от внешнего мира, попросил почти страдальчески:

– Только недолго, умоляю, ну, право же, недолго… Возраст!

И перед ними распахнулась дверь. И они, конечно же, вошли. Старались ступать тихо. Впрочем, пушистые ковры все равно глушили любые звуки.

Старик тронул кнопку на подлокотнике, его высокое кресло бесшумно развернулось на сорок пять градусов и поехало от стола к гостям по огромному кабинету. Остановилось совсем рядом. На коленях у старика лежала свернутая пополам «Правда», и Дерек цепким профессиональным взглядом ухватил крупные заголовки: «Победная поступь пролетариата Бразилии!», «Агония подлых австралийских бело–плантаторов!», «Красной конницей занят Йоханнесбург!». Он спохватился и поднял взгляд на старика – огромный сократовский лоб, обрамленный седым венчиком волос, седая бородка клинышком, умные живые глаза. На миг Дереку стало неуютно, на миг ему показалось, что в представлении участвуют абсолютно все действующие лица…

– Вот, Владимир Ильич, – сказал комиссар Голодный. – Товарищ Дерек Рид, председатель оклахомского губисполкома, он же – глава Всеамериканской Чека. Молодой товарищ, но дельный, чрезвычайно…

Дерек неловко поклонился, отнюдь не играя эту неловкость.

– Пиджачок плох, батенька, плох, – сказал человек в кресле. – Вы бы что–нибудь подыскали, Петр Сергеич, а? Сами–то в коже… Надеюсь, покормили товарища? А то есть тут отличнейшая стерлядка, сормовские товарищи прислали. Неудобно, право, присылают, как барину в старые времена…

– Распорядимся – в детдом, – веско сказал комиссар.

– Пренепременнейше! Кстати, что это там поют, Петр Сергеич, на улице? Странные рифмы, да. Решительно не понимаю – какие–то ломаные строчки, сумбур вместо музыки… Нет, право, мелкобуржуазное что–то… (Комиссар молча изобразил на лице согласие и готовность урегулировать.) Ну–с, товарищ Рид… Сначала – об архиважном. Ваши успехи? Хлебную монополию установили?

– Можно говорить с уверенностью, – осторожно сказал Дерек.

– Прекрасно, батенька. Прекрасно. Главное – хлеб. Хлеб – вот оружие. Овладейте хлебом, и вы покончите с кулаком. И помните – оклахомский кулачок вам даром хлеб не отдаст. – Он значительно воздел палец. – Вся его натура хищника, собственника сопротивляется новым социалистическим отношениям на селе… – старик, утомленный длинной тирадой, отер лоб платком. – «Продавать» – вот магическое для кулачка слово. А мы возьмем, да–с! Что бы там ни твердили, как бы ни хныкали господа либеральствующие интеллигенты, мнящие себя мозгом нации. На деле они не мозг, а говно. Так что не бойтесь быть беспощадным. Отправляйте в деревню передовых пролетариев…

Бесшумно отошла правая половинка высокой двустворчатой двери. Лицо врача выражало крайнее неодобрение, и комиссар коснулся заштопанного локтя спутника:

– Товарищ Рид…

– Может быть, вы… – сказал Рид. – Несколько слов на память…