Анатолий Мариенгоф: первый денди Страны Советов

Сакс фокс рубал, дрожал пол
От сумасшедших ног.
Чувак прохилял в коктейль-холл
И заказал рок.
Лицом был чувак ал,
Над бровью – волос клок.
Чувиху чувак позвал,
И начал лабать рок.
Чувиха была пьяна.
И в бешенстве лабы той
Вся изошла она
Истомою половой.
Под юбкой парок дымил,
И мокла капрона нить,
На морде написан был
Девиз: «Торопитесь жить!»…
Зубами стиляг сверкал
Коктейль-холл,
Сакс фокс рубал,
Дрожал пол…

Вся ритмика этого стихотворения повторяет неудержимые ритмы джаза и рок-н-ролла. Слышал ли его Анатолий Борисович? Может быть. Если не это стихотворение Рубцова, то нечто подобное и слышал, и видел. Михаил Козаков-младший не зря же водил к нему в гости молодых поэтов, музыкантов и актёров. Кто-нибудь да ставил старому писателю «танцы на костях».

Сегодня подобные истории о золотой молодёжи встречаются сплошь и рядом, но для середины прошлого века это было в новинку. Неудивительно, что Мариенгоф решил написать об этом пьесу.

«Это вам, потомки!»

Время идёт, и наш герой понимает, что он уже на пороге вечности. Пора создавать себе нерукотворный памятник, да потяжелей, поувесистей. В сентябре 1955-го он так и пишет Зое Никитиной:

«Заканчиваю “Мой век, моя молодость, мои друзья и подруги”. Обидно же улизнуть из этого мира, не оставив вечную книгу (Ха!..) Понимаешь, скучновато будет глядеть с неба на нашу грешную землю и не видеть “памятника (хотя бы) нерукотворного”. (Пока, конечно, нерукотворного). А через месяц я книжицу кончу. И сразу в Москву».

«Мой век…», на который мы часто ссылались на этих страницах, получился и впрямь книгой, что ставит Мариенгофа в один ряд с бессмертными мира сего. Мемуары имели и более идиллическое название – «Как цирковые лошади по кругу…» – которое восходит к короткому стихотворению:

С тобою, нежная подруга,
И милый друг,
Как цирковые лошади по кругу
Мы проскакали жизни круг.

Ещё немного пафоса из «нерукотворного памятника»:

«Только в моём веке красные штаны, привязанные к шесту, являлись сигналом к буре в зале бывшего Благородного собрания. Только в моём веке расписывались стены монастыря дерзкими богохульными стихами.

Только в моём веке тыкали пальцем в почтенного профессора Ю. Айхенвальда и говорили: “Этот Коган!”

Только в моём веке знаменитый поэт танцевал чечётку в кабинете главного бухгалтера, чтобы получить деньги!

Только в моём веке террорист мог застрелить человека за то, что он вытер портьерой свои полуботинки.

Только в моём веке председатель Совета Народных Комиссаров и вождь мировой революции накачивал примус, чтобы подогреть суп.

И т.д., и т.д.

Интересный был век! Молодой, горячий, буйный и философский».

Мариенгоф уже чувствует приближение старухи с косой, а вместе с ней и бессмертия. Как и Есенин, Анатолий Борисович знает это точно, он «догонит славу». Поэтому в последние годы стремится расставить точки над i и досказать несказанное.

В январе 1959 года неожиданно пишет Николаю Эрдману: