Есть в дружбе счастье оголтелоеИ судорога буйных чувств —Огонь растапливает тело,Как стеариновую свечу.Возлюбленный мой, дай мне руки —Я по-иному не привык —Хочу омыть их в час разлукиЯ жёлтой пеной головы.Ах, Толя, Толя, ты ли, ты ли,В который миг, в который раз —Опять, как молоко, застылиКруги недвижущихся глаз.Прощай, прощай! В пожарах лунныхДождусь ли радостного дня?Среди прославленных и юных Ты был всех лучше для меня.В такой-то срок, в таком-то годеМы встретимся, быть может, вновь…Мне страшно – ведь душа проходит, Как молодость и как любовь.Другой в тебе меня заглушит. Не потому ли – в лад речамМои рыдающие уши,Как вёсла, плещут по плечам?Прощай, прощай! В пожарах лунныхНе зреть мне радостного дня, Но всё ж средь трепетных и юныхТы был всех лучше для меня.Тот текст стихотворения, который вручил Есенину Анатолий Борисович, был немного иным – имажинистским, насыщенным образами и более тяжёлым. Впоследствии он его переработал. Приведём полностью первоначальный вариант, который был опубликован в газете «Накануне»:
Какая тяжесть в черепе! Олово и медьРазлука наливала в головыТебе и мне.О, эти головы!О, чёрная и золотая!В тот вечерВетреное небоИ надо мной и над тобойПодобно ворону летало.Надолго ли? О, нет!По мостовымКак жёлтые степные кониДымясь холодной мыльной гривойПроскачет полая вода.Ещё быстрей и легкокрылейБегут по кручам дни.Лишь самый лучший всадникНи разу не ослабит повода.Но всё же страшно – всякое бывает!Меняют друга на подругуСлучалось, что поэтИз громкой стихотворной славыЛюбимой женщинеШил бальный туалет.А вдруг по возвращеньиПод низкой крышею ресницНе вспыхнут —Пламенно не возгорятДва голубые газовые фонаря.О, эти головы! о, чёрная и золотая!И в первую минутуЛишь ты войдёшь в наш домВ руке рука захолодаетИ оборвётся встречный поцелуй.Так обрывает на гитареХмельной цыган струну.Здесь всё неведомо:Такой уже народ,Такая сторона.214Оба стихотворения оказались пророческими. И Мариенгоф своими последними строчками, и Есенин своей строкой: «Другой в тебе меня заглушит». Только не другой, а другая – Никритина. Оба поэта уже догадывались, что эта есенинская поездка многое переменит в их жизненном укладе.
Но это – недалёкое будущее. А пока – настоящее.
У имажинистов дела обстоят совсем плохо. В одном из писем к Галине Бениславской (от 18 декабря 1923 года) её муж Сергей Покровский сообщает:
«А на Петровке продаются портреты Есенина, Шершеневича и Мариенгофа – цена
1 рубль золотом. Говорят, охотников мало и скоро цену сбавят до 25 копеек золотом. Авось купят».215Мариенгоф даже пишет Кусикову, уехавшему в зарубежную командировку: