Анатолий Папанов: так хочется пожить… Воспоминания об отце

Папа никогда ни о чем не просил главрежа, за исключением одного случая. Шла работа над грибоедовской комедией «Горе от ума». Папа репетировал Фамусова, Татьяна Ивановна Пельтцер – старуху Хлестову. Она не очень хотела играть эту роль, работала без удовольствия. Не знаю, по какой причине. Да и с Плучеком у нее к тому времени уже были натянутые отношения. И когда Валентин Николаевич сделал ей замечание, что, мол, она не репетирует в полную силу, Татьяна Ивановна дерзко ему отпарировала, встала и ушла с репетиции. Разразился скандал. Тогда все артисты собрались и решили: «Толя, только тебе идти к Плучеку!» Папа пошел к нему домой. Плучек заявил: «Или я, или Пельтцер!» Отец долго его уговаривал, но Плучек был неумолим. А Татьяна Ивановна сама обратилась к Марку Захарову, руководителю Ленкома, и тот взял ее в свой театр. Там она успешно проработала до конца жизни.

Конечно, Плучек сыграл немаловажную роль в творческой биографии моего отца, хотя в последние годы совместная работа с ним не доставляла особого удовольствия. Когда незадолго до смерти папе досталась одна из главных ролей в инсценировке «Бесов» Достоевского, он говорил: «Да не хочу я больше работать с Плучеком. Я уже знаю заранее, что он будет говорить и как будет работать. Мне уже это неинтересно. И я хочу поработать в театре с другими режиссерами».

Папа никогда не опаздывал ни на спектакли, ни на репетиции и терпеть не мог, когда это делали другие. Когда он стал маститым актером, он позволял себе сердиться, если кто-то задерживался и оправдывал это съемками или концертами. Театр, – как считал отец, – превыше всего, а все остальное – приложение. Если ты позволяешь себе опаздывать, значит театр для тебя не главное, надо уходить из него и заниматься только кино. Он не любил разгильдяйства и пренебрежительного отношения к делу. Не любил, когда в театре курили, особенно в неположенном месте. И терпеть не мог курящих женщин. Говорил, что женщина и сигарета – понятия несовместимые. У женщины должен быть чистый, звонкий, а не прокуренный голос. Молодежь в театре его побаивалась, потому что он мог довольно резко высказать замечание, но, надо отдать должное, всегда по делу. Старался день спектакля не занимать ни съемками, ни озвучанием, ни концертами. На спектакль обычно ходил из дома пешком, благо это было недалеко.

Последние 20 лет жизни отца родители обитали на улице Алексея Толстого. Теперь это Спиридоновка. Не понимаю, кому помешал замечательный русский писатель Алексей Николаевич Толстой. Слава Богу, на этой улице сохранился его Дом-музей. Как ни странно, рядом с ним не упразднен и Дом-музей Алексея Максимовича Горького – красивейший особняк Серебряного века. А в церкви напротив венчался Александр Сергеевич Пушкин. Во времена советской власти она не была действующей. Там располагалась лаборатория какого-то научно-исследовательского института. Сейчас церковь отреставрирована и действует. Мама часто туда заходила поставить свечи за здравие и за упокой.

Мама всю жизнь была членом КПСС, вела большую общественную работу в театре. И потому была далека от веры. Но после смерти папы ее жизнь резко переломилась. Она часто стала задумываться о вере, о Боге, о смысле бытия. Я уговорила ее принять крещение. И она его приняла. Не знаю, был ли крещен папа, но до смерти своей матери в 1972 году, проходя или проезжая мимо церкви, он всегда осенял себя крестным знамением. Иногда он захаживал в храм. Когда умерла его мама, он перестал это делать. Как-то я его спросила – почему? Он ответил, что очень просил Господа сохранить мать, но тот не внял, и вера пошатнулась… На эту тему можно поспорить, но таков был его ответ.

Итак, отец ходил от Никитских ворот до площади Маяковского пешком. По дороге он повторял текст роли, думал над образом, который предстоит играть или репетировать. В театр приходил задолго до спектакля, а не за полчаса, как предписано правилами. Он очень уважительно относился ко всем сотрудникам, будь то актер или монтировщик.

Был в театре рабочий сцены по фамилии Напалков, маленький, неказистый человек. Папу он звал «Натолий Дмитрич». Отец при встрече всегда его спрашивал: «Что новенького, как живешь?» И завязывался разговор.