Анатолий Серов

— Подумаю. Как будешь учиться. Пусть лучший сталевар скажет о тебе доброе слово.

— Кто это?

— Знаешь сам. Я говорю об Иване Алексеевиче.

Иван Алексеевич был старшим сталеваром печи № 9.

Его уважали не меньше, чем мастера. Старые мастера советовались с ним.

В мартеновском цехе он двигался неторопливо, но все вокруг него делалось быстро и четко. Его бригада отличалась слаженностью в работе. Славился он в особенности умением «на глазок» определять степень готовности плавки. Для определения обыкновенно бралась проба: расплавленная сталь заливалась в металлическую форму, остуживалась, потом ее вынимали и разбивали болоткой: содержание углерода определялось по строению зерен металла, а степень нагрева — по плотности металла и скорости охлаждения. Анализ производился в лаборатории. Но раньше он делался лучшими мастерами «на глазок». Кроме опыта, здесь требовался и талант, способность дать быстрый и правильный ответ. Ошибка приводила к убыткам и потерям на производстве.

Не было случая, чтобы Кучин ошибся при определении пробы. Он сердился, когда, несмотря на его оценку, пробу все-таки несли в лабораторию, и торжествовал, когда его приговор подтверждался. Из-под темных, задранных кверху очков гордо сияли его глаза.

На втором году обучения Толя проводил большую часть времени на практике, в цехе. Ученики практиковали на семи печах — по два на печь. Сначала работали третьими подручными, потом вторыми. Каждая печь обслуживалась старшим печи, первым подручным, двумя вторыми и двумя третьими. К концу обучения ученик мог работать первым подручным.

Толя привязался к Ивану Алексеевичу. Вместе с ним он заранее приходил в цех, чтобы подготовиться принять плавку у смены, заметить: чего не хватает, сделать запас магнезита и другого материала. Кучин, со своей стороны, полюбил «доброго паренька». Однажды спросил:

— Что, трудно учиться, брат?

— Нет, Иван Алексеевич. Не трудно. Даже интересно.

— А вот мне нелегко доставалось учение. И ведь не дурак был, и скоро мог бы стать настоящим мастером. Да ведь не учение было, а мучение. Гоняли за полштофом да за куревом, подгоняли затрещинами да еще с издевочкой. Принеси мне, мол, деру.

— Деру?

— Не знаешь? Ну, и я не знал еще. Приходишь к другому мастеру, к кому послали: «Дядя, дайте деру». Он и надерет тебе вихры и уши всласть, а другие посмеиваются, заступиться не решаются, боятся мастеров. После такого учения вернешься, бывало, домой, забьешься в свою конуру… Ляжешь на нару, с которой только что поднялся человек с другой смены. Голова трещит, все тело так и ломит, слезы сами льются — маленький ведь еще был. А за дер еще велели благодарить: спасибо, дяденька.

— Я бы им дал деру!

В разговоре с секретарем комсомольской ячейки Толя рассказал о «дере». От Свиридова он знал, что еще недавно один мастер попробовал измываться над мальчишкой-учеником, а им был как раз он, Коля Свиридов. Тот дал сдачи. Мастер стал гнать его из цеха. Коля напомнил ему о советских законах. Мастер сказал, извиняйся, мол, перед старшим. Свиридов ему: «Я извинюсь, только и вы извинитесь тоже». Мастер подумал и извинился. Потом уже сам повел борьбу против старых повадок.

Временами Толю охватывало беспокойство, что он мало знает, отстает от других, а время не ждет! Набрасывался на учебники, в цехе так и ходил за Кучиным, задавая ему вопрос за вопросом. Свой цех он полюбил, гордился им. Самым увлекательным делом было для него следить через синее стеклышко, как в громадной чаше мартена бурлит белый, как снег, расплавленный металл.

— Здорово!

Иван Алексеевич замечал и стремление подростка сделать все правильно, и его азарт. Например, при завалке требовались и сила, и точный глазомер. Толя кидал чушки в печь так, что они падали как раз на середину пода или к задней стенке. У него чушки никогда не срывались на порог и не разрушали его, как случалось у неловких подручных. Сталевары говорили:

— Чертенок, играет чушками, как битками в городки.

— Я думал — толстый, неповоротливый, а он гляди-ка — силач!

— Этот будет сталеваром, — одобрительно шептал про себя Иван Алексеевич.

Большая сноровка нужна была и при ручной заправке мартена. Печь заправляется тотчас после выпуска металла. Первый подручный со стороны разливочной канавы прикрывает отверстие металлической трамбовкой полутораметровым стержнем с круглой пластинкой на конце. В этот момент другие подручные посыпают огнеупорным порошком (магнезитом) размытые металлом, подгоревшие места подины печи, бросая магнезит лопатами с завалочной площадки на определенном расстоянии от раскаленной мартеновской печи.

Нельзя было терять ни секунды.

Анатолию сперва не удавалось бросать магнезит, не рассыпая его. Товарищи его надеялись, что со временем приобретут навык. Но Толя не ждал. Во время обеденного перерыва он тренировался на дворе, бросая с лопаты снег в круг, нарисованный углем на стене. С каждым разом отходил на большее расстояние. Ребята подшучивали над такой «практикой», но, увидя, как ловко он кидает магнезит, опередив всех сверстников, тоже стали практиковаться по его примеру.

Кучин сказал ему однажды: