Анатолий Тарасов

Его начали колоть, но тут случился микроинсульт. Когда Татьяна позвонила, Нина Григорьевна сказала дочери: «Он уже не говорит, только глазами показывает, чего хочет». Татьяна немедленно заказала билет и прилетела из Лондона. Нина Григорьевна ей сказала: «Решай сама, в какую больницу положить».

Почему Татьяна выбрала 1-й мединститут? «Я верила врачам первого меда, — говорит она. — Всегда сама лечилась у Абрама Львовича Сыркина, он меня спасал, когда у меня случился микроинфаркт после Олимпиады в Калгари. Абрам Львович меня наблюдал много лет, и я доверяла ему абсолютно». Перед тем как Тарасова отправили в реанимацию, в больницу примчался Алексей. Увидев внука, Анатолий Владимирович обрадовался и вдруг смог выдохнуть: «Леха…» «Это, — вспоминает Татьяна, — было последнее слово, сказанное отцом».

Тарасов находился в реанимации 63 дня. Ему становилось то лучше, то хуже. Муж Татьяны Владимир Крайнев пересылал из Германии какое-то редкое лекарство. Его порекомендовал врач Бориса Ельцина Сергей Миронов, отправивший в больницу две упаковки — препарат вводили каждый день. Галина и Татьяна постоянно ездили в Шереметьево — из-за рубежа поступала дополнительная кровь: переливание делали ежедневно. У Тарасова стали отказывать почки — сделали операцию. Подключили к аппарату. «Он очень хотел выкарабкаться, — говорит Татьяна. — Когда меня увидел первый раз в больнице, долго на меня смотрел, а говорить не мог. Он смотрел на меня, и я понимала, что он хочет сказать — теперь вся семья ложится на мои плечи, что он мне верит, он знает: если я приехала, всё будет хорошо».

Но сил бороться — не осталось…

Когда надо было решать, где хоронить Тарасова, Юрий Лужков, тогдашний московский градоначальник, задал Татьяне только один вопрос: «Новодевичье или Ваганьковское?» И мгновенно, после ответа: «Ваганьково», — подписал необходимые бумаги. Ваганьковское кладбище выбрали потому, что до него в Москве легче добраться, прежде всего Нине Григорьевне.

С похоронами Татьяне помогали — так переплетаются судьбы людские — вдова Всеволода Боброва Елена (она работала в то время заместителем директора во Дворце ЦСКА) и президент Федерации хоккея России Валентин Сыч, некогда отправлявший на имя Сергея Павлова жесткую докладную на Тарасова.

Разумеется, Татьяна настояла: прощаться только во Дворце ЦСКА — там, где Тарасов провел жизнь, воспитывая выдающихся чемпионов и готовя выдающиеся команды. ЦСКА, которому Тарасов верой и правдой служил несколько десятилетий, от похорон человека, прославлявшего имя клуба во всем мире, фактически устранился. Выделил только помещение для прощания. Вместо того чтобы взять все хлопоты и расходы на себя. И вместо того, чтобы в день смерти выдающегося тренера назвать Дворец его именем. Так, как это сделали в Киеве в день кончины коллеги Тарасова — Валерия Лобановского, назвав его именем стадион «Динамо», на котором Лобановский, как и Тарасов в армейском Дворце, провел всю свою жизнь.

«Когда вынесли из ЦСКА Тарасова, там больше никого не осталось», — написал Юрий Рост.

Прощаться с Тарасовым пришли тысячи людей. Его друзья, друзья Татьяны. Его ученики и коллеги. Ученики и коллеги Татьяны. Люди, влюбленные в хоккей и боготворившие Тарасова, дарившего им радость.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Принято считать, что сей мир Тарасов покинул, не оставив после себя невоплощенных замыслов. Это не так. Замыслов, не воплощенных Тарасовым прежде всего по вине тех, кто посчитал себя вправе выдавить его из хоккея и резко сократить тем самым земные сроки выдающейся личности, осталось множество. Их реализация, несомненно, сделала бы хоккей ярче.

Парадокс, но в закрытой, в общем-то, коммунистической системе Тарасов создал самый красивый и свободный стиль хоккея в мире.

«Мне жаль людей, которые равнодушны к спорту, — говорил Тарасов. Мне кажется, они здорово обедняют свою жизнь. Что касается меня… Вот скажут: начни жизнь заново — и я снова выберу стезю тренера. Потому что это чертовски интересная профессия воспитывать сильных и духом, и телом людей…»

«Тренерам, которые работают после пятидесяти пяти, надо давать награды только за то, что выжили, — говорит Владимир Юрзинов. — Если в ходе матча у вас снимать кардиограммы, их потом можно показывать в медицинских институтах как учебное пособие на тему: “Сколько микроинфарктов может пережить человек за два часа”».

Сам Тарасов в конце жизни говорил, что «прожил нелегкую, но интересную жизнь тренера».

Анатолий Фирсов назвал его «честным диктатором, построившим непобедимое гордое хоккейное государство».