Анатолий Тарасов

— Ну, здравствуй, великая актриса современности.

— Кто это? — растерялась Марина.

— Это Толя Тарасов.

У Марины, как потом она рассказывала Татьяне, чуть сердце из груди не вырвалось. А Тарасов, прибегнув к такой форме извинений за инцидент с «Космодемьянской», с тех пор только так к Неёловой и обращался — «великая актриса современности».

«Толя Тарасов, — пишет Татьяна Анатольевна в сборнике «Всё о моем отце». — Тебе так остро захотелось хотя бы на минуту снова почувствовать себя молодым, снова пофлиртовать с красивой женщиной, чтобы она смеялась твоим шуткам, краснела от твоих комплиментов и называла тебя Толей, чего, кстати, Марина никогда себе не позволяла».

«Внутренне Тарасов, как мне кажется, ограничивал свое всемогущество только одним, — говорил в беседе со мной журналист Юрий Цыбанев, — его хоккей обязан был быть в полном смысле социалистическим, как он выражался, “колхозным”. Не раз имел счастливую возможность разговаривать с Анатолием Владимировичем в непринужденной обстановке и обнаружил: на уровне убеждений ценности социализма были для него почти святыми. Неутомимо вешая чертей на проклятых капиталистов, он лишь изредка позволял себе вслух усомниться: “А может, нам действительно не всю правду рассказывают?” Пропитав свой самодержавный хоккей колхозными идеями, никому и нигде за границей, понятно, не приходившими в голову, вытягивая из игроков жилы вместе с талантами, Тарасов вывел хоккей в глазах советской общественности в явление планетарного масштаба». Он даже в ответственные игровые моменты, перемещаясь вдоль скамейки, громко, случалось, призывал: «Пас только на советский крючок!»

В том, что Тарасов был человеком непокорным, сомнений нет. Но непокорность его не носила политическую окраску, была не диссидентской, а обыкновенной, присущей сильному человеку, уверенному в том, что делает. «Он, — и Татьяна Тарасова подчеркивает это, — считал себя советским человеком, патриотом. Когда началась перестройка, отец страшно переживал, мучился. Галя (сестра. — А. Г.) ему подсовывала тогдашние “передовые” журналы типа “Огонька”, а он ими швырялся, кричал: “Антисоветчицы!” Только под конец жизни немного смирился с переменами, которые произошли в стране».

Советская власть в его представлении — это было нечто непогрешимое. И оттого ему пришлось очень тяжело, когда в печати стали появляться страшные разоблачения — Сталина, Ленина и других большевистских вождей. Галина и Татьяна давали ему, как бы невзначай, почитать появлявшиеся в прессе статьи Солженицына. Он прочитывал, чихвостил их, называя «отпетыми антисоветчицами». «Но все-таки, — вспоминала Галина, — читал, и видно было, что переживает очень сильно…»

За глаза отпуская в адрес Тарасова язвительные реплики, его противники пытались сражаться с ним, используя силу коммунистической печати, прежде всего газеты «Правда». А ведь слово, произнесенное «Правдой», становилось законом.

В мае 1969 года недоброжелатели Тарасова из числа журналистов вознамерились при содействии «Правды» убрать Тарасова, а заодно и его коллегу Чернышева из сборной. Инициатором написания статьи «Прощай, хоккей, в начале мая», опубликованной «Правдой» 12 мая 1969 года, стал корреспондент ТАСС Владимир Дворцов — страстный болельщик «Спартака», на дух не переваривавший ни ЦСКА, ни Тарасова. Дворцов чрезвычайно гордился статьей, называл ее «одной из самых заметных статей, появившихся в главной газете страны». «Таких статей о хоккее — заметьте, сверхблагополучном виде спорта в нашей стране, — говорил он, — до сих пор не появлялось ни в одной отечественной газете».

Дворцов раскрыл механизм подготовки в Советском Союзе материалов конкретной направленности. В перерыве одного из матчей чемпионата страны Дворцов предложил своему близкому приятелю, известному телекомментатору Николаю Озерову, еще одному поклоннику «Спартака», а также работавшему в «Советском спорте» Евгению Рубину втроем написать статью против Тарасова. Сам он брался пристроить статью в «Правду».

Лев Лебедев, ответственный в газете за спортивную тематику, охотно согласился с задумкой Дворцова, сказав, правда, что будет достаточно и двух подписей — Дворцова и Озерова. Но автор идеи настоял на «тройке».