Анатолий Зверев в воспоминаниях современников

Когда его небескорыстно приглашали в гости, то обязательно просили нарисовать кого-нибудь из хозяев или гостей. Толик из этого устраивал целое представление. Обычно приносилось ведро воды, в которое он эффектно макал кисти и так махал ими, что брызги с краской летали по всей комнате, пачкая мебель и стены, что вызывало у гостей и хозяев трепет. На бумагу, лежавшую на полу или на столе, выливали потоки воды. Краска разбрызгивалась, разливалась. Толик священнодействовал, отпуская поминутно шуточки. Работал он на чем угодно и чем угодно. В дело шли бумага, картон, холст, тряпки, деревяшки. Он мог рисовать и красками, и зубной пастой, и окурками. Для него как бы не было преград. Он любил повторять, что он ученик Леонардо, но и Леонардо его ученик. Буквально за какие-то минуты портрет был готов, причем особо привередливо позирующим Толик разрешал подправлять портреты, говоря, что «он себя знает лучше». Затем со словами «шедевр» это вручалось портретируемому — иногда за символическую цену, а чаще бесплатно.

Многие, зная, как Толик знаменит, пользовались такой практикой — приглашали его к себе, ставили бутылку, за разговором подсовывали краски и просили что-нибудь нарисовать, зная, что Толик не откажет и сделает несколько шедевров.

Всю жизнь Толик не имел мастерской и почти все работы делал в гостях. Да и жилья практически у него не было, так как Свиблово он не выносил и старался заночевать где-нибудь, часто даже у малознакомых людей.

Толик был совершенно равнодушен к своей славе, никогда на это даже не намекал. Он никогда не устраивал своих выставок, обычно их устраивали его почитатели и друзья. Появились у него и подражатели, которые выдавали себя за его учеников, он к этому был равнодушен, не обращал внимания.

Любимым его занятием было также сочинение стихов, причем вначале шел пространный текст посвящения, эпиграф, а сами стихи состояли из нескольких строк.

У него была феноменальная память. Так, телефоны он запоминал, часто не записывая.

Его знало огромное количество людей, такое впечатление, что вся Москва.

Искусство для него не было тяжким трудом (так казалось), а составляло его суть, было как бы игрой, от которой он получал удовольствие.

ГЕНРИХ САПГИР Толя Зверев и Сокольники

Искусства чистые поклонники
поедем в летние Сокольники
где Толя Зверев за столом в розарии
играет в шашки с парнем из Татарии
или глаза прищурив светло-карие
портрет рисует — натюрморт…
— Но Зверев мертв —
Не верю: Зверев мертв?
Так значит вся толпа — воскресные Сокольники
и мы — и эта парочка — покойники?
Кругом торчат надгробные киоски
могильные цветы, кусты, березки
А как же пиво, шашки, колесо?
— Ну назовите раем это все
Красивы райские Сокольники! —
Тут водку пьют стаканами соколики
Здесь девушки гуляют по аллее
серебряными веками алея
серебряными грудками белея
Здесь скамьи, сосны, облака —
и тонкий запах шашлыка
…сидел-сидел — и так спокойненько…
Как заорет на все Сокольники
«Кот — по саду! Хлоп — по заду!
Нет! с вами больше я не сяду
Играйте сами без меня…»[4]
Растаял льдинкой в блеске дня
Остались без художника Сокольники
на карусели — дети-конники
девицы на кругу скучающие
и старики природу омрачающие —
и глядя на девиц кончающие…
как бы не только свой цирроз —
все краски дня с собой унес.

ВЯЧЕСЛАВ КАЛИНИН Не мог он жить иначе

Вспоминая Анатолия Тимофеевича, вижу его хитро подмигивающую физиономию, слышу хриплый голос: «Старик, дай рубль. Давай увековечу».

И были у него тогда уже деньги, да не мог он жить иначе, и все мы, кто был рядом с ним, не могли представить его другим.

Последний Богемщик Москвы, так и остался он в моей памяти. С огромным талантом, данным ему Богом, он управлялся беспардонно, пропивая его, одаривая своими произведениями всех, кто был рядом и кто соглашался «увековечиться».