Социальные и политические перемены жизни сопровождались глубочайшей трансформацией роли женщины в обществе и фигуры матери в религии. Отныне плодородие почвы перестало быть главным источником жизни и всякого творчества; это место теперь занял разум, абстрактное мышление, сделавшие возможными разнообразные изобретения, технические открытия, да и само государство с его законами и нормами жизни. Не материнское лоно, а разумное мышление (дух) стало символом творческого начала – и тем самым господствующее положение в обществе перешло к мужчине.
В поэтической форме эта трансформация выразилась в вавилонском гимне о сотворении мира. Этот гимн рассказывает о победоносном восстании богов (мужчин) против «Великой Матери» Тиамет, Правительницы Вселенной. Мужчины объединяются, вступив в сговор, и выбирают себе в лидеры Мардука. Они затевают жестокую войну, в которой совместными усилиями одерживают победу, а тело Великой Матери они расчленяют и создают из него Небо и Землю. С тех пор Мардук властвует как Верховный Бог.
Но прежде чем выбрать его в вожди, его подвергают испытанию, которое современному человеку может показаться либо незначительным, либо загадочным. Однако в нем-то и кроется ключ к расшифровке мифа.
Тогда они в середине круга
Какую-то одежду положили —
Накидку или плащ...
И своему избраннику, Мардуку, сказали:
О, Господин, для нас ты выше всех Богов!
Ты можешь словом лишь одним предмет разрушить
И словом же – заставить возродиться вновь!
Так пусть твои уста – вот эту вещь разрушат,
А коль прикажешь – вещь должна быть целой вновь!
Он приказал – и ткань вдруг на глазах распалась;
Он снова приказал – и вещь восстановилась вновь.
И, увидав, какою силой слова Мардука обладают.
Возрадовались Боги, возликовали
И объявили Мардука своим царем.
Смысл этого испытания состоит в том, чтобы показать, что мужчина преодолевает свою неспособность к естественному творчеству (которой обладает только женщина-мать и мать-земля), изобретая иной вид творчества, а именно сотворение с помощью слова (или мысли). Мардук, который этим способом сумел сотворить нечто, преодолел естественное превосходство Матери и смог занять ее место.
Конец вавилонского гимна является началом библейской истории: Бог-отец создает мир с помощью Слова.
Одной из важнейших черт общественной жизни города является опора на патриархальное (мужское) господство. Сущностным признаком господства является принцип контроля – контроль над природой, над рабами, над женщинами и детьми. Новый человек патриархального общества в буквальном смысле слова «делает» землю. Его технические средства не только представляют собой некую разновидность естественных (природных) процессов, но и означают овладение природой и контроль человека над всеми силами природы и, наконец, производство таких продуктов, которые в природных условиях не встречаются. Исами люди также оказались жертвой контроля, они попали под власть организаторов производства, которые превратились в лидеров и власть имущих.
Для достижения целей нового общества (строя) все и вся должно быть управляемо – и человек, и природа – и каждый имеет отношение к власти: одни ее осуществляют, другие – боятся. Чтобы управление было эффективным, люди должны были научиться послушанию (подчиняться). А чтобы подчиняться, они должны были поверить в превосходство своих правителей, каким бы оно ни было – физическим или магическим. Если в неолитической деревне и у первобытных охотников лидеры направляли «массу» словом и делом, советом и примером, а люди добровольно принимали это руководство, то можно говорить, что доисторический авторитет относится к разряду «рациональных» авторитетов, опирающихся на компетентность. Новая система (патриархат) с самого начала была эксплуататорской, а власть опиралась исключительно на силу, страх и подчинение. Это был «иррациональный авторитет».
Новый принцип жизни города отлично описан у Льюиса Мэмфорда: «Сущность цивилизации проявляется в механизмах власти. В городе существовали десятки способов для нападения, развязывания борьбы, завоевания и порабощения». Мэмфорд подчеркивает, что новые городские методы отличались «жесткостью, строгостью и даже садизмом», а египетские правители (как и месопотамские цари) оставили после себя памятники, где «хвастливо сообщали о собственноручной расправе с важными пленными...» Я и сам в своей психотерапевтической практике имел возможность убедиться, что садизм, по сути дела, коренится в страстном желании неограниченной власти над людьми и вещами. Идея Мэмфорда о садистском характере этой социальной системы подтвердила мое собственное воззрение.
В новой городской цивилизации наблюдается еще одна тенденция, которая, по-видимому, как-то связана с садизмом, – это страсть к разрушению жизни и развивающаяся привязанность ко всему мертвому (некрофилия). Мэмфорд цитирует Патрика Геддеса, у которого сказано, что каждая историческая цивилизация "с живым городским