Анатомия измены. Истоки антимонархического заговора

"Отношения мои с Великим Князем Николаем Николаевичем были всегда весьма холодные, инстинктивно я не выносил его черствого, злобного, безчеловечного отношения ко всему его окружавшему. А когда его матушка, Великая Княгиня Александра Петровна, по болезни поселилась в Киеве, где стала во главе лазарета в Покровском монастыре, я как командующий тогда войсками Киевского военного округа навещал ее, конечно. Великий Князь Петр Николаевич относился к ней трогательно сердечно и ласково, что она очень ценила и, высказывая это мне, присоединяла:

— А Николаша совсем другой, черствый и не добрый...

Когда доктор Соломко после сделанной Великой Княгине операции заявил, что дни ее сочтены, дано было знать об этом ее сыновьям. Петр Николаевич немедленно приехал и своей любовью и ласковым обращением по отношению к больной, умирающей матери всеми силами старался облегчить, хотя нравственно, последние минуты ее жизни. Приехал и Николай Николаевич младший, а Великой Княгине стало временно легче, и Его Императорскому Высочеству надоело ждать похоронного обряда! Доктор Соломко с возмущением передавал мне, что Великий Князь Николай Николаевич со злобой спросил его:

— Когда же у вас, наконец, все это кончится?"^{142}

Дальше Сухомлинов пишет о деятельности Николая Николаевича как председателя Совета Государственной Обороны:

"Как председатель изобретенного им же самим Совета Государственной Обороны, деятельность последнего он направлял так преступно безтолково, что сидевший однажды рядом со мной в одном из заседаний этого совета председатель совета министров Столыпин сказал мне:

— Да ведь это же настоящий бэдлам!

Что там происходило, это действительно похоже было на сумасшедший дом. Достаточно было одного подобного заседания, чтобы убедиться в том, что у Великого Князя Николая Николаевича не было решительно никаких данных, чтобы выполнять столь громадной важности обязанности и деятельность по государственной обороне, от которой зависело благополучие и защита страны от врагов внешних... Взялся затем Великий Князь за роль полководца в 1914 году и с таким же успехом повел операции наших войск, с каким он до войны вел заседания Совета Государственной Обороны".^{143}

А Поливанов, который был большим недоброжелателем Сухомлинова, пишет:

«Николай Николаевич настолько не был готов для занятия своего ответственного поста, что "долго плакал", не зная, "за что ему взяться, чтобы разобраться с этим делом».^{144}

Осложнили положение и личные свойства довольно самовластного Великого Князя — свойства, которые Великий Князь Николай Михайлович в дневнике определил словами: "ordre, contre-ordre et desordre".(лат. — порядок, контр-порядок и безпорядок- (ред).

"Настроен я пессимистически, — записал в сентябре 1914 г. бывший на фронте автор дневника, — так как трения и колебания в действиях верховного стали чересчур наглядными. Все делается под впечатлением минуты: твердой воли ни на грош, определенного плана, очевидно, тоже не имеется".

"При такой чудовищной войне нашли кому поручить судьбу русских воинов!" — восклицает в конце концов Николай Михайлович. Пристрастность мемуарных суждений титулованного историка выступает на каждой странице дневника.^{145}

Но вот итог, который подвел в заседании Совета Министров 16 июля тогдашний глава военного ведомства достаточно дипломатичный генерал Поливанов, открыто сказавший, что считает "своим гражданским и военным долгом заявить Совету Министров, что Отечество в опасности"...

"В Ставке наблюдается растущая растерянность. Она охвачена убийственной психологией отступления... В действиях и распоряжениях не видно никакой системы, никакого плана... И вместе с тем Ставка продолжает ревниво охранять свою власть и прерогативы".^{146}

Теперь несколько выдержек, касающихся Янушкевича и Данилова (начальника штаба и генерал-квартирмейстера Ставки).