Анатомия любви

– Я имел в виду не то. Ты, как никто другой, знаешь, что значит любить, когда все остальное в мире кажется ненужным. Все наши знакомые, скорее всего, подумают, что я веду себя как скотина или придурок. Бросить Роуз. Перечеркнуть все эти годы. Ты же понимаешь, у человека моего возраста больше прошлого, чем будущего, и когда отказываешься от прошлого, остается всего несколько лет, которые ты можешь считать своими. Они решат, что я поступаю безответственно. Люди верят в наш брак, Роуз и мой. Ты знал об этом?

– Нет.

– А они верят. Конечно, никто не знает, что случилось. А когда узнают, все они встанут на сторону Роуз. Я окажусь в роли негодяя. На самом деле это ее друзья, всегда ими были. Старые товарищи. Я же здорово устал от этой компании еще в те времена, когда вернулся домой с войны.

– Когда я родился.

– Они точно не поймут, но ты понимаешь. Подозреваю, отцу не стоит говорить сыну такое, каким бы взрослым ни был его сын. – Взгляд отца прошел мимо меня, словно я был всего лишь одним из представителей громадного суда присяжных. – Ты меня вдохновил. Глядя, как ты любишь, я вспомнил.

– О чем?

– О том, что когда-то испытывал такие же чувства к Роуз, вот только она никогда не испытывала таких чувств ко мне, и в конце концов я тоже растерял свои чувства. Но ты напомнил мне, как это бывает. Многие люди никогда не переживали ничего подобного, ни разу в жизни. Ты ведь знаешь об этом? Но у тебя это было…

– С Джейд.

– И ты напомнил мне, что когда-то это было и у меня, и я никогда не ощущал себя таким большим и важным, как в те времена, когда любовь была для меня всем. Я увидел, как ты паришь над землей, и вспомнил, что несколько месяцев сам ходил по облакам. Сразу после того, как помог Роуз получить развод, и мы проводили вместе каждое мгновение дня. Пока не выяснилось, насколько сильно она любила этого Кортни, и мне пришлось понять: потребуется время, чтобы она изжила эту любовь. Я знал, она все преодолеет, дай только срок. Волшебство ее души осталось с ним, а не со мной, пусть даже она сто раз предпочла бы меня ему. Я понимал это, но больше уже не парил над землей. Должно быть, я оказался слишком рассудительным. Ты принимаешь несколько рациональных решений и уже больше не можешь дурачить самого себя.

– Никогда не подозревал, что тебе хочется этого.

– Я тоже не подозревал. Я забыл. Ты заставил меня вспомнить, а потом Барбара доказала, что я пока еще не упустил своего шанса. Это было равносильно тому, чтобы проснуться помолодевшим на двадцать лет. Не то чтобы волосы у меня вдруг сделались густыми, очки стали ненужными, а до смерти еще далеко. Однако у меня появился вкус к жизни. Я хочу, чтобы ты познакомился с Барбарой. Ты наверняка поймешь, что я имею в виду. Никогда не думал, что такое может случиться. Никогда не думал, что смогу поверить во все это во второй раз. Но случилось. И я не собираюсь из-за этого корить себя.

– Знаю, – произнес я. Сердце тяжко билось.

– Я знаю, что ты знаешь. Ты знал это каждую секунду своей жизни, и ты не позволяешь себе забывать. Поэтому и сбежал из дома в ночь после приема в твою честь и прокрался в мой офис. Поэтому каждый раз, заходя за мной перед ланчем, ты умудряешься просмотреть свои письма, и поэтому я каждый раз даю тебе такую возможность.

Барбара Шервуд лежала в той же больнице, куда меня отвезли после пожара. Она лежала в палате по соседству с моей бывшей палатой, где я признался – настоял, – что именно я обратил в прах тот огромный, непрочный дом. Мы с отцом прошли по выцветшим коридорам с мутными лампами над головой, из-за которых все вокруг выглядело так, как выглядит, если вы не спали несколько ночей, мимо медсестер, которые кивали Артуру как знакомому, мимо носилок с засохшей кровью на фиксирующих ремнях, мимо металлического стола с горой подносов из столовой, вдыхая тот пронзительный медицинский запах, который в некоторых вселяет уверенность, но лично меня наполняет отчаянием, мимо звенящих телефонов и бормотания: «Доктор Абрамс, доктор Абрамс, пожалуйста, зайдите в четыреста четвертую», между немногочисленными посетителями, нервничающими и растерянными, которые, вместо того чтобы отойти с дороги, исполняли танец смятения: шли влево, когда мы шли влево, и вправо – когда мы шли вправо, и наконец, хмурясь от прикосновения Артура, приваливались спиной к сероватой стене, которой я не стал бы касаться, потому что она выглядела какой-то скользкой, хотя это было всего лишь из-за освещения. Отец нес вечернюю газету и пять романов Яна Флеминга в мягких обложках, перевязанных желтым шпагатом; я держал руки в карманах, считая и пересчитывая восемь десятицентовиков и четвертак.