Анатомия Меланхолии

Другой нигде не появляется по причине застенчивости, подозрительности и робости; «ему милее мрак ночной, несносен свет дневной»[2463], как и несносно сидеть на освещенных местах, его шляпа в таком случае надвинута на глаза, ибо он не желает по доброй воле ни видеть, ни быть на виду (Гиппократ lib. de Insania et Melancholia [кн. о безумии и меланхолии]). Он не осмеливается появиться в обществе из опасения, как бы с ним не обошлись дурно, не осрамили или как бы он в своем поведении или речах не зашел слишком далеко, или еще как бы он, чего доброго, не захворал; ему кажется, что каждый что-то против него затаил, хочет поднять его на смех или замышляет что-то недоброе. Они <меланхолики> большей частью «боятся, что на них навели порчу, что они одержимы бесом или отравлены своими врагами», и они подозревают в этом подчас самых близких своих друзей; «ему кажется, будто кто-то внутри него то ли говорит, то ли обращается к нему и извергает яд»[2464]. У Кристофера а Веги (lib. II, cap. 1 [кн. II, гл. 1]) был пациент, испытывавший такого рода беспокойство, и никакими уговорами или лекарствами его невозможно было переубедить{1866}. Некоторые страшатся того, что иу них будет такая же ужасающая болезнь, которую им привелось наблюдать у других или читать и слышать о ней, а посему они избегают слушать или читать о подобных вещах, нет уж, увольте, и в том числе о самой меланхолии, дабы, прилагая то, что они слышали или читали, к самим себе, не отяготить и не усугубить свое самочувствие. Стоит им увидеть одержимого бесом или заколдованного, страдающего от эпилептических припадков или судорог, водянки, головокружений, пошатывающегося или стоящего на опасном месте и пр., и этого достаточно, чтобы много дней спустя увиденное преследовало их и занимало их мысли; они страшатся, что и их ожидает то же самое, что и им угрожает такая же опасность, как удачно отмечает в своих «Делах совести» Перкинс{1867} (cap. 12, sect. 2 [гл. 12, раздел 2]), и они неоднократно силой воображения представляют себе это. Они не в состоянии выносить какой-либо устрашающий предмет — монстра, казненного человека, труп, слышать упоминание дьявола или смотреть на какую-нибудь трагическую историю, без того чтобы не трепетать от ужаса, Hecatas somniare sibi videntur{1868} (Лукиан), им чудятся домовые, и они потом очень долго не могут избавиться от этих фантазий; все, что они слышат, видят, о чем читают, они, как я уже говорил, непременно примеряют к себе. Это подобно тому, что Феликс Платер говорил[2465] о молодых врачах, которые, изучая то, как лечить некоторые болезни, тут же сами их подхватывают, заболевают и обнаруживают у себя все те симптомы, о которых им рассказывали применительно к другим. А посему quod iterum moneo, utcunque nauseam paret lectori, malo decem verba, decies repetita licet abundare, quam unum desiderari, я повторяю свой совет, хотя и рискую раздражить читателя; быть может, я покажусь ad nauseam [тошнотворно настойчивым], но все же предпочитаю сказать одно и то же десять раз, нежели вовсе ни разу. И я посоветовал бы тому, кто действительно подвержен меланхолии, не читать этот раздел о симптомах, чтобы не потерять покой и не почувствовать себя на какое-то время хуже, нежели до его прочтения. Вообще же относительно их всех следует иметь в виду, что de inanibus semper conqueruntur et timent, говорит Аретей; они жалуются по пустякам и страшатся без всякой причины[2466]; они склонны считать свою меланхолию самым что ни на есть мучительным недугом, уверены, что никто другой не страдает так, как они, хотя в действительности они не испытывают ничего из ряда вон выходящего, и все же несомненно никто другой и в самом деле никогда так и таким образом не страдал, поскольку они испытывали мучения и в своем смятении доходили до полного отчаяния, а все по пустякам, из-за мелочей (над которыми они сами же впоследствии смеются), как если бы это были самые что ни на есть реальные и существенные вещи, заслуживающие подобных опасений, которые невозможно рассеять. Успокойте их относительно чего-либо одного, они мгновенно начинают мучиться какими-либо новыми страхами; вот и выходит, что они постоянно чего-то опасаются, хотя это плод их дурацкого воображения или выдумка, нечто, никогда, без сомнения, не существовавшее и не могущее произойти ни сейчас, ни, похоже, в грядущем; любой незначительный повод бередит им душу, лишает покоя, вызывает жалобы; они горюют, огорчаются, подозревают, ропщут, досадуют и, пока длится меланхолия, не в силах от этого состояния избавиться. Если же их душа в данный момент более или менее умиротворена и они избавлены от каких бы то ни было внешних грозящих им обстоятельств, тогда что-то неладное обнаруживается в их организме, им начинает мниться, будто какой-то орган у них не в порядке: то головные боли, то пришли в расстройство сердце, желудок, селезенка и пр., они уверены, что это свидетельство какой-то болезни, что это какой-то телесный или душевный недуг, а может, то и другое одновременно, и вот пустая и болезненная фантазия или случайное недомогание становится источником постоянной тревоги. И однако при всем при том, как отмечает Гиачини[2467], «помимо этих дурацких, смехотворных, ребяческих опасений, во всех других вещах они проявляют и мудрость, и трезвость суждений, и благоразумие и не совершают ничего не подобающего их достоинству, личности или данному месту»; этот страх так же сильно и неотступно терзает и распинает их души, как беспрерывно лающая собака, которая постоянно рычит, но очень редко кусается; он непрерывно досаждает, и, пока длится сама меланхолия, от него невозможно избавиться.