Анатомия предательства: "Суперкрот" ЦРУ в КГБ

— Я знал, что следователи спрашивали Кука о возможной моей связи с ЦРУ, но я отверг эти подозрения, и отнес их к попытке следователей сфальсифицировать его дело. Сейчас же высокопоставленный и хорошо информированный работник КГБ говорит мне о том, что в Москве меня и Кука подозревают в работе на ЦРУ, и меня убрали из разведки по этой причине. Более того, я предполагал, что дело Кука содержится в секрете, о нем знают немногие. Но оказалось, что даже подробности дела и слухи о моем шпионаже ходят по всему КГБ.

Эти слова Калугина в книге, скорее всего, были близки к его размышлениям в те дни: он знал, что в какой-то мере подозревается в шпионаже в пользу США, и Кук являлся первопричиной этому, но впервые услышал не о Куке, как о возможном агенте, а о себе, работающим в паре с ним на ЦРУ.

Возникает вполне оправданный вопрос: почему и зачем контр-адмирал Соколов рассказал обо всем этом Калугину? Рюмка коньяка ли в этом повинна? Можно, конечно, предположить, что преследовались обычные цели — заставить Калугина нервничать, сделать ошибки и поймать на связи с американской резидентурой в Ленинграде, куда он мог бы обратиться за помощью сразу же после такого известия. Не исключено также и то, что Соколов по заданию разработчиков стремился войти в доверие к Калугину и якобы откровенно рассказал ему о подозрениях. По всей вероятности, реализовывались одновременно эти две цели. В серьезных делах случайных разговоров не ведут. Калугин помнил о письме Селены, лефортовские встречи и понимал, что Кук мог являться одной из причин перевода в Ленинград. С точки зрения контрразведки «откровенные» слова Соколова не могли негативно повлиять на ход разработки. Они, конечно, произвели неприятное впечатление, насторожили Калугина, но помогли Соколову войти на несколько лет к нему в доверие. Конечно, надеяться на получение каких-либо серьезных данных по Калугину от Соколова было неразумно, но нужную информацию по обыденным повседневным делам генерал мог получать.

В Ленинграде Калугин проживал в центре города недалеко от Эрмитажа в элитном доме, где его соседями были известные деятели искусств. Он сумел установить близкие отношения с Георгием Товстоноговым, Евгением Мравинским, Юрием Темиркановым, Борисом Пиотровским. Был знаком с другими выдающимися артистами, музыкантами и режиссерами, проводил много времени в их кругу. Пользуясь служебным положением, постоянно посещал спектакли в ленинградских театрах. Являясь представителем УКГБ в Комиссии по выездам за границу, имел доступ к конфиденциальной информации на тех деятелей культуры, которым иногда закрывали выезд за границу. Выступая поклонником, а подчас якобы и защитником искусства, свою информированность и возможность влиять на решения комиссии нередко использовал для установления личных отношений. Семья в Ленинграде с ним не проживала, и он время от времени на выходные дни выезжал в Москву навещать жену и дочерей.

Вызов в Москву

В 1982 году, спустя пару недель после смерти Леонида Брежнева и прихода к власти Андропова, Калугину сообщили, что летом следующего года он направляется в Москву на краткосрочные курсы для руководящего состава. У него затеплилась надежда, что его «ангел хранитель»  Андропов, ставший руководителем партии и советского государства, наконец-то вернет его в Москву, назначит на высокую должность в КГБ. По управлению вновь поползли слухи о замене Носырева Калугиным в ближайшее время. Но ожидания не оправдались. За неделю до окончания курсов Калугина вызвали в Управление кадров и неожиданно предложили перейти на преподавательскую работу в Высшую школу КГБ в Москве.

— Я не мог поверить своим ушам! Высшая школа была тупиком. Несмотря на сильное давление, я отказался. Обратился к заместителю председателя КГБ Филиппу Бобкову и напомнил, что Андропов обещал вернуть меня в Москву через два года. Сейчас осень 1983 и я отбыл свой срок в Ленинграде. Просил Бобкова передать новому председателю Виктору Чебрикову, что хотел бы с ним переговорить. Бобков ответил, что Чебриков сможет меня принять, но несколько позднее, — написал Калугине в своей книге.

Вернувшись в Ленинград, через несколько недель он позвонил Бобкову и напомнил об обещанной встрече.

— Чебриков хочет увидеть тебя, позвони в декабре, — ответил Бобков.

Следующий звонок Калугина у Бобкова раздался в январе 1984 года, и он вновь получил неутешительный ответ:

— Подожди немного. У нас много дел и твое — не первой важности, — сухо ответил Бобков. Калугин не отступал:

— Сколько мне ждать? Я хочу, чтобы меня приняли.

— Не знаю, не знаю, — коротко в ответ бросил Бобков и положил трубку.

После предложения перейти на преподавательскую работу и неприятных и ничего не обещающих разговоров с заместителем председателя Калугин окончательно понял, что его карьера в Центре закончилась, и он никогда не будет переведен в Москву на достойную должность.

Смерть Андропова