Анатомия призраков

Там и тогда, вечером третьего марта Фрэнк пребывал в напоминающем транс состоянии, в котором его вялое тело словно парило в густой, вязкой жидкости. Он покачивался под самой поверхностью сознания, привязанный к поплавку лихорадочного возбуждения. Голова напоминала бурлящий котел. Фрэнк знал, однако… или Холдсворт знал, или оба они знали, тогда и сейчас… что после ужина с Уичкотом в тот вечер он пил кофе чашками, а также вино, пунш и лауданум, и все это было как-то связано с состоянием его рассудка.

Фрэнк находился в своей спальне в Иерусалиме; было холодно.

Наконец неудобства стали непереносимыми. Он скатился с кровати, медленно и ощупью, подобно старому слепому старику, и засунул ноги в тапочки. Затем вышел в гостиную, где камин еще давал немного тепла и света.

Воздух был душным от испарений прокисшего алкоголя. Шатаясь, он направился к камину, куда его влекло оранжевое мерцание, но, охваченный слабостью, был вынужден остановиться и уцепиться за стол. Тошнота поднялась к горлу. Чувство собственной ничтожности омывало его, горчило на языке, точно желчь.

Сильвия не оставила бы его одного. Все хуже, намного хуже, она мертва.

Фрэнк, спотыкаясь, пересек комнату, машинально схватил мантию и шапочку с крючка, когда проходил мимо, открыл внутреннюю дверь и отодвинул засов наружной. Ноги сами собой направились к лестнице. Он поковылял вниз, влекомый силой тяжести, и налетел на стену площадки между этажами.

Холод сковал его. В руках обнаружились шапочка и мантия. Он натянул их, клацая зубами. Отчаянно кутаясь в мантию, преодолел остаток ступеней, открыл дверь, выскользнул на крыльцо и упал навзничь на камни двора.

Фрэнк полежал там секунду, замерзнув еще больше. Его слегка удивило, что он больше не чувствует боли. Когда влага просочилась в его кости, он обдумал жизнь с этой новой горизонтальной перспективы. Церковный двор выглядел холодным, черно-белым и упорядоченным. Слева висел фонарь над аркой, ведущей к главным воротам и привратницкой. Кроме фонаря, единственными источниками света служили луна и звезды. Над зданиями возвышался черный мир с его серебряными обитателями, невообразимо далекими. Его тяжесть сокрушала все в холодную ничтожную пыль.

Он поднялся на четвереньки. Нашел шапочку, водрузил на голову и встал.

Филипп Уичкот был прав. Какое это все имеет значение? Что вообще имеет значение?

Олдершоу был ничем и снова станет ничем. Его присутствие или отсутствие, его поступки, слова или мысли одинаково бессмысленны. Звезды будут сиять в своем холодном, черном небытии — неважно, что он сделал или не сделал. Если Господь где-то там, Он тоже ничего не значит, ведь Ему плевать, что Фрэнк совершил, и миру нет дела до Него.

Фрэнк услышал скрежет засова со стороны привратницкой. Он спрятался в тень церковной галереи, тянувшейся вдоль восточного ряда домов. Подождал, но больше из привратницкой не донеслось ни звука. На противоположной стороне колледжа или, может, еще дальше, что-то тихо скреблось и скрипело. Этот звук тоже прекратился. Фрэнк сознавал, что замерзает все сильнее, но это знание не имело значения. Холод составлял неотъемлемую часть этого странного безнравственного мира, в котором ясность мысли легкодоступна и в котором не существовало греха, а значит, не было и нужды в прощении.

Олдершоу скользнул из галереи в сады. Единственными огнями здесь были небесные. Справа от него, в тридцати ярдах позади Нового здания, частично скрытый кустами, стоял Иерихон, студенческий нужник. Фрэнк пошел в противоположном направлении, в глубь того, что казалось сгустком темноты за восточным краем часовни. Сырая трава промочила тапочки. Тени шевелились вокруг. Ему показалось, что на мосту что-то движется. Но в тот же миг оно исчезло.

Что-то или кто-то?

Ерунда, ничего там не было. Фрэнк выпрямился что есть сил, раскинув руки. Рукава мантии походили на черные крылья. Он медленно заскользил по траве.

— Теперь, — вслух сказал он. — Теперь я знаю, что могу делать все, что угодно. — Затем вдохнул холодный воздух и двинулся к Длинному пруду. — Я могу делать все, что угодно, — повторил он, на этот раз громче. — Я свободен. Я Бог. Я Святой Дух.

Он припал к земле на берегу пруда. Луна сияла из черной воды. Он коснулся ее пальцами. От кончиков побежала едва заметная рябь. Отражения звезд заплясали, и луна покачнулась и разлетелась на множество лунных осколков, мириады лун над другими планетами.

— Я Бог, — повторил он, глядя на созданные им разбегающиеся вселенные. — Я Святой Дух.

Он выпрямился и издал звук, который отчасти был смехом, отчасти — клацаньем зубов. Он принял решение пройти вдоль Длинного пруда к калитке Сада членов совета и обратно. Понаблюдать за вселенными в пруду. Затем вернуться в свои комнаты, забраться в кровать и уснуть без сновидений. А когда он проснется, Сильвия уйдет навсегда, и все снова будет хорошо.