Анатомия развода

Мать - молодец, родила и вырастила, отец в этом же сорок втором погиб, а сестре мать сказала: «Умирать буду голодной смертью - в дом твой не постучу». Мать умерла, когда Вике был двадцать один год, и перед ней, испуганной и несчастной, набежавшая откуда-то родня поставила вопрос: «Неужели не позовешь родную сестру покойницы?» - «Да зовите кого хотите!» - закричала Вика. Но кто-то из старших взял ее за плечи, подвел к телефону и сказал: «Звони. Сама звони. Так по-людски». Тетка завопила с порога и рыдала настоящими слезами, такого обилия слез Вика ни до, ни после не видела. Дважды возле гроба тетка теряла сознание, ее еле-еле довели до кладбища, боялись, что умрет.

И эта удивительная, ни на что не похожая скорбь так потрясла Вику, что ей стало казаться: она-то не так любила мать, как сестра, потому что нет у нее ни слез, ни обмороков, и в могилу она не рвалась, а тетку едва удержали. Теткин муж, громадный седой генерал, на руках отнес ее в машину и увез.

На скромных поминках только и разговору было о генерале, машине, о том, как он нес жену, а она ничего себе женщина, килограммов восемьдесят, не меньше.

А потом был выход в генеральский дом. Вика, дитя московской коммуналки, вошла в квартиру, где пряно пахло чем-то необыкновенным. Потом она разобралась чем: генерал курил трубку, трубочный табак ему привозили откуда-то из-за границы, оттуда же «для отдушивания атмосферы» тетке передавали какие-то пакетики, которые она всюду рассовывала.

Вике дали на ноги необыкновенно вышитые тапочки, и она пошла по иноземному ковру, стесняясь заглядывать в комнаты слева и справа, мимо которых проходила, хотя ей очень этого хотелось. Ее привели в самую дальнюю, теткину комнату, и туда, будто из стен, просочились какие-то женщины с широкими некрасивыми пористыми лицами, но с таким покоем в глазах, что Вика даже растерялась: такие глаза она видела только на картинах старых художников или иконах. Все они были в каких-то шелковых капотах, все двигались бесшумно, говорили тихо, и Вика не выдержала: подошла к окну. На улице был шестьдесят третий год, мчались машины, у троллейбуса сорвался привод, из двери магазина торчала очередь, а прямо напротив окна висел портрет Валентины Терешковой, и глаза у нее были нормальные, живые и уставшие.

Вика повернулась к женщинам - и будто пропала улица с портретом и очередью.

Женщины в капотах оказались сестрами генерала, и, наверное, они были вполне хорошими людьми, но чувствовалась в них какая-то ирреальность, неправдоподобность. А тут еще раздался странный звук, как потом поняла Вика, это был гонг к обеду. И они тронулись по коридору, шелестя капотами, и завернули в одну из комнат, в которую Вика стеснялась заглянуть.

Вошел генерал в расстегнутом кителе. Он пожал племяннице руку и сел во главе стола. Женщина в фартуке подавала обед, все ели тихо, только слышались генеральские глотки. А за чаем уже говорили. Тетка рассказала мужу, что Вика - молодец: дважды не поступила в университет на очное, а теперь работает в корректорской и учится заочно. Генерал кивком одобрил поступки Вики. Тетка сказала, что учится Вика на редакторском отделении, и в этом месте сделала паузу. Вика решила, что паузу должна заполнить она, и уже было открыла рот, но все женщины повернули к ней свои «святые» лица, и она поняла - ей ничего говорить не положено.

– Ну что ж, - произнес генерал, - будем иметь своего редактора.

Видимо, именно для такого вывода и была предоставлена пауза, потому что тетка вся засветилась и высказала самое важное и самое главное:

– Иван Петрович пишет мемуары.

– Дадите почитать? - ляпнула Вика. И женщины покрыли ее такими презрительными взглядами, что она едва выкарабкалась наружу. Но генерал на нее не рассердился, наоборот, засмеялся и сказал, что вряд ли юной девушке так уж придутся по сердцу военные истории, ей другие истории нужны…

Женщины в капотах хихикнули. Потом генерал спросил их, что нового на свете? По тому, как они встрепенулись, Вика поняла, что ответы у них готовы и они привыкли давать генералу отчет.