Анатомия снобизма

Так, мы не просто наслаждаемся красотой египетской фрески — и дело с концом, а безотчетно настраиваем ум на ценности соответствующей эпохи. Во-первых, нам известно, что египтяне лишь отчасти учитывали перспективу. Мы также знаем, что фигура обычно была тем больше, чем выше было положение в обществе изображенного на фреске человека. Иначе говоря, мы видим картину сквозь двойную раму: сквозь настоящую раму, которая выделяет ее из окружающей среды и, так сказать, создает для нее дыру в пространстве; а также — сквозь подсознательную контекстуальную рамку, которая открывает дыру во времени, и, устремляясь в нее, наш ум переносит картину в другую эпоху и другую культурную атмосферу. Всякий раз, когда мы производим, как нам кажется, чисто эстетическую оценку, основанную на одном лишь чувственном восприятии, она на самом деле соотнесена и с этой второй рамкой — иначе говоря, контекстом, ментальным полем.

Чтобы верно оценить произведения живописи, литературы или музыки, необходимо учитывать его эпоху, что мы бессознательно и делаем. Наивно полагая, что исходим из абсолютных критериев, тогда как на самом деле пользуемся относительными. Так, если мы сначала любуемся поддельным Вермером, думая, что это подлинник, а потом смотрим на полотно, уже зная, что это фальшивка, наше эстетическое переживание в корне меняется, хотя картина та же самая: она перемещается в другой контекст, и, значит, видим мы ее иначе. Это касается и изготовителя фальшивки. Он может подражать изобразительным приемам фламандской школы XVIII века, но писать как Вермер по наитию не может: у него другое ощущение пространства, другое восприятие действительности, и лишь особым усилием воли вычеркивает он из памяти все, что накоплено живописью после Вермера. Впрочем, если ему и удалось бы каким-то чудом увидеть мир глазами фламандцев XVIII века или итальянцев эпохи Возрождения, ему понадобился бы массовый гипноз, чтобы должным образом настроить и своих покупателей.

Пополнить свои знания и опыт — задача выполнимая, а вот отбросить их значительно труднее. Если Пикассо решается презреть законы перспективы, значит, в отличие от древнеегипетского живописца, который их так и не постиг, он уже миновал эту стадию изобразительности. Эволюция — процесс необратимый; культура той или иной эпохи может идти вроде бы в том же направлений, что и культура более ранняя, но ее развитие совершается на следующем витке спирали. Современный примитив — это не то, что древний примитив, и современный классицизм не то, что классицизм Эпохи классицизма, лишь душевнобольной способен отсечь кусок своего прошлого.

И все же, созерцая искусство минувшего, мы вынуждены производить как раз такое усечение, иначе нам не настроиться на мировоззрение и культуру чужой эпохи. Чтобы понять произведение, нужно проникнуться его духом, забыв о современных представлениях и обо всем, чему научилось человечество со времен Гомерова эпоса или византийской мозаики. Наша задача — спуститься в прошлое, очистив ум от современных знаний, однако «спуститься» для нас, пусть неосознанно, означает «опуститься». Мы закрываем глаза на грубость приемов, наивность восприятия, засилье суеверий, невежество и откровенные ошибки — мы делаем древним скидку. Говоря по чести, в нашем восхищении классиками всегда есть оттенок снисходительности; и удовольствие, которое нам доставляют голоса из прошлого, отчасти вызвано полуосознанным высокомерием: «Подумать только, они это уже знали!» Мы будто спускаемся на один виток спирали и с трепетом и восторгом смотрим снизу вверх на страшный Дантов Рай, но в то же время — наклоняемся над ним с заботливостью антиквара.

Эта неизбежная эстетическая двойственность перерождается в снобизм, когда контекст важней произведения, а право поглядывать на прошлое сверху вниз волнует больше красоты. Все это зачастую и ведет к неправильной оценке: мы переоцениваем мертвых и недооцениваем живых; мы преклоняемся перед любой «классической», «античной», «примитивной», а то и просто старой вещью. Именно из-за этой тенденции в ее крайнем выражении люди и чернят «под старину» кронштейны и картинные рамы, и этот вид снобизма мы соответственно — назовем «патинированным».

К такому искажению оценки приводит уже знакомый нам процесс: некая шкала ценностей проецируется на психологически сходный, но объективно иноприродный опыт. Суть снобизма — в желании измерить вещь не тем прибором: измерить ее красоту термометром и взвесить — с помощью часов.

5

Тринадцатилетнюю дочь моего приятеля недавно водили в Гринвичский музей. Когда ее спросили, что ей больше всего понравилось, она, не колеблясь, назвала рубашку Нельсона. Что же в ней такого хорошего, удивились взрослые, и девочка сказала: «Потрясно! Только подумать, собственная рубашка, настоящая кровь человека, который так прославился!»