Анатомия страха (СИ)

Я застонала, как раненый зверь:

— Ты уверен, что нет никаких шансов?

— Разве что второе пришествие Христа.

— Получается, я должна убить свою дочь?!

Костя мягко, но настойчиво взял меня за руку и повел в ординаторскую. Закрыл дверь, усадил в кресло. Налил в мензурку спирта, в эмалированную кружку — воды из графина, протянул мне. Я попробовала было отказаться, но он насильно всунул мензурку мне в руку.

— Пей! Опьянеть все равно не сможешь, а шок снимешь.

Я одним глотком выпила спирт, почти не почувствовав ни вкуса, ни запаха, запила водой.

— Вот и умница! — Он пододвинул стул поближе и посмотрел мне прямо в глаза. — Ты рассуждаешь, как… не знаю кто. Я понимаю, это твоя дочь. Но ты же врач. Психиатр к тому же. Наташи уже нет. Осталась лишь оболочка, в которой аппараты поддерживают базовые функции. Даже амеба — более живой организм, потому что функционирует самостоятельно. Да что я тебе объясняю!

— А что бы ты сделал на моем месте?

— Не знаю… У меня нет детей.

Мы замолчали. Время уже не работало против меня. Не работало и за — оно шло где-то в другом измерении. А в этом — остановилось.

— Я знаю, это тяжело… — Костя задумчиво рассматривал свои руки. — Никто не воспринимает это спокойно. Пусть человека уже фактически нет, но он дышит, сердце бьется. Мозг умер, но тело-то еще живет. И нужно решиться, отнять у любимого человека последние искорки жизни, своей волей превратить его в кучу гниющих останков…

— Прекрати! — крикнула, еле сдерживаясь, чтобы не ударить его.

— Прости, — вздохнул Костя. — Я не должен был так говорить.

— Это ты меня прости, — мне удалось наконец справиться с собой. — Можно я посижу с ней?

— Конечно.

Я вошла в палату. Медсестра, не говоря ни слова, пододвинула мне стул и вышла в смежное помещение, оставив дверь открытой.

Бледное лицо с опущенными темными веками… Слезы жгли мне глаза, крупными каплями расплывались на простыне. Я вспоминала, вспоминала…

«Мамоська, я так теба лублю, ну плосто как Мулзика. Или дазе больше!». «Мамуленька, тебе плохо? — голос дрожит от близких слез. — Поправляйся скорее, мне без тебя скучно!». «Ой, мама, ну почему я такая уродина, ну почему я не похожа на тебя ни капельки?». «Вы, взрослые на все смотрите по-другому. Вы просто не можете нас понять. Как будто сразу же взрослыми и родились и сами такими не были!». «Самое страшное, что я по-прежнему его люблю. Это сильнее меня»…

— Маленькая моя, — прошептала я. — Что же ты сделала и с собой, и со мной!

«Отпусти меня, мама! И прости!» — голос прозвучал так тихо, умоляюще.

Похолодев, я вглядывалась в Наташино лицо, но оно оставалось неподвижным. По-прежнему тихо попискивал кардиомонитор и, словно аккомпанируя ему, в углу басовито урчал холодильник. Что это было? Галлюцинация? Или спирт наконец подействовал? Или я на самом деле это слышала?

Костя стоял в коридоре, на том же месте у окна, где я совсем недавно вглядывалась в метельную мглу. Встретив его вопросительный взгляд, я не нашла в себе сил, чтобы ответить, и только кивнула. Так же молча подписала нужный документ и снова вернулась в палату.

Я смотрела на Наташу, вглядывалась в каждую черточку, стараясь запомнить навсегда. Остановившееся время рванулось вперед со страшной скоростью. Рубикон был перейден, и песчинок в часах с каждой секундой становилось все меньше и меньше…

— Иди домой, — сказал Костя. — Ни к чему тебе это видеть. Мы обо всем позаботимся. Прими снотворное и ложись спать. И помни, Наташи давно уже нет. Ты не должна себя винить. Ты же знаешь, к чему это может привести. Я снова кивнула, механически, как робот. Когда умер Коля, я чувствовала себя щенком, выброшенным из теплой комнаты на мороз. А сейчас мне казалось, что мир сжался до размеров этой комнаты. И стоит из нее выйти, я окажусь в пустоте. Абсолютной, космической пустоте…

Хилый заполярный день давно угас, не успев начаться. Я сидела в полной темноте за письменным столом в комнате Наташи, положив голову на руки. Организацию похорон взяли на себя наши друзья, и мне с утра было нечем занять себя.

Вернувшись из больницы, я едва успела положить голову на подушку — и пришел сон, больше похожий на обморок, глубокий и черный, как омут. Утром я чувствовала себя абсолютно больной и разбитой, но все-таки встала. И вот так до сих пор бесцельно бродила по квартире. Мне страшно было зайти в Наташину комнату, но словно какая-то сила тянула меня туда.

Устав сопротивляться, я вошла и села. За окном снова завывал ветер, поднимая снежную муть. Мне захотелось, чтобы снег не прекращался никогда, чтобы он шел, пока не погребет под собою весь город, весь мир — навсегда.

Вдруг мне показалось, что я слышу какой-то шепот, странные шорохи, краем глаза улавливаю движение теней. «Помоги мне! — молила я высшую силу, знающую суть вещей и законы мировой гармонии. — Подскажи, что мне делать! Дай знак!»

«Смирись!» — услышала я.

«Нет! Только не это!».

«Тогда я не смогу тебе помочь».

Словно крылья большой птицы прошумели рядом. Что-то твердое мешало под правым локтем. Я включила настольную лампу. Бумажник. Тот самый, что был в Наташиной сумке.