Анатомия террора

Давыдов спешит поделиться с нами своим удивлением по поводу странного господства тайны над человеком общественным, политическим. Находясь на государственной службе или скрываясь в подполье, этот человек настолько «застолоначален» или законспирирован, что непроизвольные движения души и обычные поступки всегда подчинены у него строгому цензору – целесообразности. А целесообразность действий человека общественного исключительно и постоянно таинственна, скрыта не только от людей посторонних, но иногда и от единомышленников. Помните, Тихомиров, отправляя Лопатина в Россию разбираться с ситуацией в народовольческих кружках, ни слова не сказал ему о предательстве Дегаева? Дело в том, что Лев Александрович заключил с провокатором своего рода джентльменское соглашение, о котором, по представлениям Тихомирова, должны были знать только высокие договаривающиеся стороны. Трудно сказать, чего здесь было больше: боязни запачкать свое доброе имя или желания сохранить данное Дегаеву честное слово. Вообще-то, в революционной среде соглашения с предателями, если выразиться предельно осторожно, не поощрялись. Поэтому Тихомирову было что скрывать от товарищей. С другой стороны, без помощи Дегаева очень трудно, а то и просто невозможно оказалось бы узнать, какие из народовольческих кружков остались «чистыми», не находившимися «под колпаком» у полиции. Так что целесообразность и мораль сошлись в данном случае в такой жестокой схватке, что выйти из нее победителем мог только какой-то гибрид этих понятий. Поведение Тихомирова по-своему логично, но послать товарища в пасть к провокатору и не предупредить его об опасности как-то слишком... целесообразно.

Искреннее сочувствие, которое Юрий Владимирович испытывает к своим героям, не может скрыть от него еще одной навязчиво-тоскливой темы, имя которой – нечаевщина. Ей посвящен роман Давыдова «Соломенная сторожка» (другое название – «Две связки писем»), она постоянно дает о себе знать в его работе «Герман Лопатин, его друзья и враги», отзвук нечаевщины слышен в блистательном «Бестселлере» и в «Коронованной валькирии». Конечно, не обошлось без упоминания о ней и в «Глухой поре листопада». Да и как могло быть иначе, если сам писатель отмечал: «Еще при жизни Нечаева возникло что-то вроде мифа о его бессмертии». И как печальный диагноз звучат слова: «...болезнь нечаевщины сидит глубоко». Не хватает лишь еще более пессимистичного: «В каждом из нас».

Что же это за недуг и в чем заключалась его опасность не только для революционного или в целом общественного движения в России, но и для ее властей, а может, и для нравственного здоровья нации в целом? В конце 1860-х годов Сергей Геннадьевич Нечаев всеми правдами, но в основном неправдами, создал революционную организацию «Народная расправа». Расправляться она должна была, конечно, со старым режимом и его виднейшими представителями во имя счастья и процветания народных масс, однако прославилась совершенно иным. Стремясь найти средства для борьбы с самодержавием (откуда брались деньги на эффективное функционирование подполья и подпольщиков, это вообще интереснейший и малоизученный сюжет), нечаевцы проявили недюжинную сноровку. Здесь были и фиктивные женитьбы на богатых невестах, и планы убийств состоятельных родителей с целью получения наследства их прогрессивно мыслящими отпрысками. Сторонников же нечаевцы вербовали не только среди искренних социалистов, но и среди колеблющихся, угрожая будущим единоверцам предусмотрительно собранным на них компроматом.

Вершиной этой уголовно-политической вакханалии стало убийство Нечаевым и его сторонниками студента Ивана Иванова. Вина несчастного слушателя земледельческой академии заключалась в том, что он осмелился усомниться в подлинности мандата, выданного Нечаеву некой «Всемирной революционной организацией» (мандат от имени несуществующей структуры был выписан Сергею Геннадьевичу известным анархистом М. А. Бакуниным, так что действительно являлся фальшивкой). Все исполнители убийства (кроме Нечаева, арестованного позже в Швейцарии) были задержаны и судимы. Вот тут-то, в ходе судебного разбирательства выяснилось самое ужасное. Оказалось, что обман, шантаж, убийства считались совершенно в порядке вещей, установленном Нечаевым для себя и своих единомышленников. Именно тогда потрясенному обществу стал известен документ, пропитанный цинизмом, абсолютной безнравственностью и каким-то убежденным в своей правоте людоедством, – «Катехизис революционера», написанный Нечаевым в соавторстве с Бакуниным.