Андалузская шаль и другие рассказы

— А если в семинарии тем временем заметят, что тебя нет?

— Тогда мне придется уйти оттуда навсегда. Но будь уверен, твоего имени из моего рта никто не услышит, даже под средневековыми пытками!

Вообразив, что речь идет о любовном приключении, Анаклето согласился помочь другу. Однако на нем были только штаны, рубашку он оставил в доме, и было бы глупо идти за ней, рискуя разбудить всю семью, особенно сестру (весьма любопытную). Решили посоветоваться с солдатом-гитаристом, который был старым другом Анаклето и пришел провести с ним последние часы своего отпуска, который кончался на рассвете. Имя этого парня, чье великодушие было не меньше его же тактичности, было Арканджело Джовина, хотя все его звали Петух — из-за рыжих вихров, которые сбивались надо лбом в залихватский хохол, похожий на гребешок. Но, как сказано выше, теперь он брил голову, чтобы за жаркое лето волосы выросли заново, еще более прекрасными.

Вблизи, при свете керосиновой лампы, было видно, что его круглая голова с детскими чертами уже покрыта рыжим пушком. Неизвестно почему, это расположило Андреа к нему, он проникся к солдату доверием. Узнав об их трудностях, Петух сам предложил дать Андреа свою форменную рубашку американского покроя, из колониальной ткани, какие тогда носили в нашей армии. Хотя Андреа за последнее время вытянулся, а с другой стороны, ни Петух, ни Анаклето не были гигантами, все-таки штаны Анаклето и особенно армейская рубашка оказались ему великоваты. Кроме того, штаны были деревенские, из такой грубой ткани, что могли бы, как говорится, стоять на полу. Но в нынешних обстоятельствах со стороны Андреа было бы неблагодарностью обращать внимание на такие пустяки.

Решили, что Андреа оставит свою сутану в соломенном шалаше, что стоял метрах в двухстах от дома, и по возвращении снова ее наденет, сняв одолженные ему вещи. Рубашку и штаны он, проходя мимо конюшни, забросит им через решетчатое окно, чтобы не будить Петуха и Анаклето, которым надо вставать в четыре.

Со времени его побега прошло, наверное, лишь три четверти часа, а Андреа, переодевшись, уже шел по слабо освещенным улочкам города. Изредка ему встречались прохожие, и у тех из них, кто подобрее на вид, Андреа спрашивал дорогу. Било одиннадцать, когда он оказался перед входом в театр.

И вот наконец те роковые двери, которые по его же решению были для него неприступными всю его жизнь, вплоть до сегодняшнего дня! Хотя Андреа и питал к ним ненависть, их тайны были властны над ним все его детство. Собственная фантазия заставляла его повсюду угадывать необыкновенные миражи, которые, хотя он и прогонял их от себя с отвращением тысячу раз, всегда заново загорались при слове «театр». Украшенный по стенам многофигурными сценами и сияющий, как восточный храм; переполненный народом, как площадь во время праздника Богоявления; величественный, как замок; и при этом ни для кого не дом — точно океан! Ах, бедный Андреа Кампезе! Настолько вооруженным и непобедимым казался тебе театр, что сердце твое, получив вызов на великую битву от такого противника, предпочло укрыться в крепости Рая!

Светящаяся вывеска над дверью, слегка, впрочем, поломанная, гласила: «ТЕАТР ГЛОРИЯ». По обеим сторонам от входа висели фотографии актеров, среди которых беглый семинарист узнал Фебею, и его сердце вновь бешено забилось. На стене было два ее снимка: один — в полный рост, с оголенной до бедра ногой, украшенной на лодыжке сияющими браслетами, второй — портрет крупным планом: улыбка, цветок за ухом, на волосах черные кружева.

Театральный вестибюль, освещенный пыльной электрической лампой и украшенный только парой ярких афиш на стенах, в глубине был разделен деревянными перилами. За ними, рядом с маленькой двустворчатой дверью, стояла изящная девушка лет восемнадцати, на голове которой было что-то вроде армейского берета с золотой надписью: «Театр Глория». Из-под берета почти до плеч спускались вьющиеся каштановые волосы, а ее голые ноги, хотя и развитые и крепкие, были нежно-розового цвета, как у детей. Затянутая в платье вишневого цвета из искусственного шелка — казалось, оно ей немного мало, — она имела вид воинственный и презрительный, как у привратника в Королевском дворце. Время от времени она, отодвинув краешек портьеры, с любопытством заглядывала в зал (из которого даже на улицу доносились пение, стук каблуков и звуки разных инструментов). Затем принималась ходить туда-сюда за деревянной балюстрадой и откровенно зевала, как это делают кошки.

Кроме девушки, в вестибюле не было никого. Окошко кассы было закрыто, а касса пуста. На стекле окошка висел листок с ценами, и только тут, увидев этот листок, Андреа вспомнил, что для входа в театр нужно покупать билет, а у него с собой нет ни лиры.

Он твердым шагом подошел к девушке, но, несмотря на всю решимость, чувствовал себя, как на приеме у Папы.

— Вход в театр здесь? — спросил Андреа так надменно, что его можно было принять за хозяина этого театра, а заодно и всех лучших театров континента.