Андалузские легенды

— На кой прах черту жениться! — все повторял он, недоверчиво покачивая головой. — Да ему любую чужую жену взять. Всякий день мужей с тысячу, а то и больше, посылают своих жен к черту; даже на все лады и ко всем чертям. Бери любую. Зачем же тут жениться? Совсем непонятно и, с чертовской точки зрения, даже нелогично.

Тетка Кикимора заметила святому отцу пустыннику, что об этом собственно — логично или не логично — толковать уж нечего.

Так ли, эдак ли, а дело в том, что черт на ее Пените женился, и что она сама, ставши вдруг чертовой тещей, должна теперь выйти из этого, неприятного во всех отношениях, положения. Во-первых, сатана может Пепиту стащить в ад, на это он даже и по закону теперь имеет право, и жаловаться на него нельзя; а во-вторых, если она и уговорит дочь бежать от мужа, то ей самой-то зазорно будет считаться, все-таки, до конца жизни тещей сатаны. Узнают в городе ее соседки, то не только на смех ее поднимут, а и со свету сживут шутками да прибаутками.

Святой пустынник помолился час, потом продумал целый час, потом опять помолился час, опять подумал час, потом опять и опять за то же… И эдак продержал он Кикимору до вечера. Наконец, он намолился, надумался и сказал тетке Кикиморе, что ей надо делать.

— Слушай и запомни! — сказал он. — Ступай домой и вели своей дочери заранее устроить спальню так: запереть окна и двери, заткнуть все дырочки и щели, какие бы ни нашлись в горнице, хотя бы в вершок величиной. Пусть только останется одна скважина в замке наружной двери, куда вставляется ключ. Его ты вынь. Когда же твой зять…

— Сатана, хотите вы сказать! — заметила Кикимора обидчиво.

— Ну, ну, сатана… И так, когда сатана разденется и уляжется спать, пускай Пепита возьмет освященную вербу и начнет ею хлестать окаянного врага человеческого. Как бы он ни визжал, ни жалился, ни кричал, ни просил прощения, — пусть она его бьет, да бьет и гоняет по горнице. Он бросится спасаться и, не имея иного исхода, кроме замочной скважины в двери, бросится в нее и улизнет.

— Как же он пролезет? — заметила тетка Кикимора.

— Черт-то? Помилуй! Да он всюду влезет. Он, с позволения сказать, тебе в рот влезет. Оттого и надо рот крестить, когда зеваешь уж очень широко, да еще подвываешь при этом! Как раз проскочит! Бывали примеры, что черт в ухо влезал, и там от него всякая дрянь заводилась. Ну, слушай же. Когда твой зять проскочит в замочную скважину, ты…

— Позвольте, святой отец. Я уже, кажется, тонким намеком просила вас не называть его этим священным для меня именем! — заметила с негодованием Кикимора.

— Да ты не обижайся… Слушай. Когда он проскочит в скважину, ты ее перекрести и покропи святой водой. Сатана, уже известное дело, откуда пришел, туда и уйдет всегда, и, наоборот, куда ушел, оттуда же только и прийти может. Таким образом, окропив замок святой водой вслед за ним, ты уж на всю жизнь от него спасена будешь у себя дома. Ну, а зато на улице тебе и Пепите от него плохо будет всегда. Он на вас зол будет безмерно за эту штуку. И, пожалуйста, ты ему не брякни, что это я придумал.

— Вам-то что же его бояться, святой отец?

— Как, чего бояться? Помилуй! Со святым-то Антонием, в пустыни, он каких штук наделал, даже под видом красавицы приходил искушать его.

— Ну, и не искусил же, ведь! — заметила Кикимора.

— Антония-то… нет. Ну, а я-то, ведь, пожалуй…. и того!.. Искушусь!..

— В ваши года-то! Что вы, святой отец! — воскликнула Кикимора.

— Ну, ну, это мое дело. Ты, все-таки, пожалуйста, меня не выдавай своему зятю… Тьфу, сорвалось!.. Сатане, то есть, хотел я сказать!

Дошла тетка Кикимора домой и дорогой все раздумывала над тем, что приказал сделать святой пустынник.

Так как она была баба не промах, то ей пришло на ум воспользоваться советом пустынника, но сделать все так, да не так, а гораздо умнее того.

— Постой, голубчик, зятюшка! — Кикимора особенно презрительно Произнесла это слово. — Я тебя отучу жениться на девушках… Да и больше того. И ты ловок, да и я лицом в грязь не ударю! Я так тебя пристрою, что ты у меня, покуда я жива, рабом моим будешь. Все мои прихоти исполнять будешь. Постой! Будешь веки веков свою тещу вспоминать и пуще черта бояться… то есть, нет! Не то я хотела сказать. Будешь ты меня бояться, как люди тебя боятся. Подлец эдакий! Что выдумал! Заставлять мою Пепиту себе хвост расчесывать и помадить! Да еще уверил девочку невинную, — анафема эдакий — что это, вишь, у всех мужей хвосты коровьи, и все жены им должны помадить их да расчесывать по четыре часа в сутки. Постой, анафема! Постой!..

Тетка Кикимора, все бранясь вслух, не шла, а бежала домой. Нетерпение брало ее отомстить зятю и проучить окаянного врага человеческого на славу.