Андеграунд (Рассказы)

Значит, у него сегодня будет меньше работы. Гораздо меньше.

Но Колян все-таки придурок. Это делается немного не так.

Рыбкин взял две ампулы, положил их в карман халата и вышел в коридор. Здесь он подмигнул Соне, уставившейся на него из-за стекла, будто аквариумная рыбка «телескоп пестрый», и, весело насвистывая мелодию песни под названием «Я дам тебе все, что ты хочешь», открыл дверь двенадцатой палаты.

                                                                                                                                       * * *

Его встретили устоявшиеся запахи мочи и пота, заглушить которые был не в силах даже дезинфектор. Рыбкин не стал включать свет (выключатель находился на панели центрального поста). Тусклого луча, падавшего из коридора, оказалось вполне достаточно. В конце концов, он не собиралсяделать укол. Славик подошел к «свинке» и похлопал ее по бритой голове, на которой только начали отрастать волосы. И не волосы даже, а пух – настолько мягкими они были…

В этот момент что-то хлюпнуло у него под ногами. Он посмотрел вниз – на носки своих идеально белых туфель. Они уже не были идеально белыми. На правом расползалось желто-коричневое пятно.

– Это что такое? – тупо спросил Рыбкин у сидящего перед ним манекена (за годы работы санитаром он привык задавать риторические вопросы). – Я спрашиваю, что это такое, твою мать?!.

Славик был ошеломлен. Подобное случалось десятки, если не сотни раз, но сегодня он нервничал, как никогда в жизни. Он был, что называется, на взводе. Спусти курок – и ба-бах!

Пока бабахнуло тихо. Рыбкин всего лишь ударил «свинку» по щеке. Ее голова дернулась и свесилась набок, безучастные глаза уставились в пол. Рот приоткрылся – между зубами стал виден абсолютно сухой язык.

Рыбкин не осознал, что это означает. Злоба зашкалила. В мозгу стучали противные молоточки. Ему хотелось задушить эту тварь, увидеть, как ее глазные яблоки выползают наружу…

Он медленно поднял правую ногу и вытер подошву об упругое покрытие стены. Потом попытался унять дрожь в руках и возбужденное дыхание. Гринберг редко заглядывала в палаты. («Блядские чистоплюи!» – подумал Славик обо всех, кто не был санитаром.) Это давало ему отсрочку.

Он вышел в коридор и аккуратно закрыл дверь палаты. Мускулы его лица были сведены судорогой – на нем застыла пугающая улыбка. Но пугаться было некому. Соня сидела за перегородкой из небьющегося стекла, склонившись над спицами.

По пути в сортир Рыбкин почувствовал боль в пальцах. Оказалось, что он незаметно для себя раздавил ими одну из ампул. На халате образовалось влажное пятно. «Похоже, кое-кто сегодня описался», – сказал подленький внутренний голос, интонации которого, несомненно, принадлежали Соне Гринберг. Рыбкин ощутил, как дергается левое веко. Он поднес ко рту окровавленные пальцы и начал их посасывать…

Затем он постоял в сортире, прислушиваясь к успокаивающему журчанию воды. Бросил в сливное отверстие унитаза остатки ампулы, целую ампулу и нераспечатанную упаковку со шприцем. Правда, во всем этом было мало смысла. Его никто не контролировал.

Он спустил воду. Постоял еще немного. Сплюнул. Слюна была вязкой и тянулась, тянулась изо рта, будто стеклянная нить. Или леска, привязанная к проглоченному крючку. Рыбкину показалось, что кто-то вот-вот начнет вытаскивать наружу его внутренности…

Он выпрямился. Голова раскалывалась от внезапно нахлынувшей боли.

Что-то было не так. Плохая работа. Плохие запахи. Плохие люди. Они плохо с ним обращались.

Настолько плохо, что впору было разрыдаться.

                                                                                                                                            * * *

В пять часов семь минут утра Соня обнаружила Рыбкина спящим на топчане в мужской раздевалке. Почему бы нет? – она и сама вздремнула с полуночи до четырех. Славик проснулся от одного лишь ее присутствия. Сел. Его тут же бросило в пот.

– Пойди посмотри на Бобо, – приказала Гринберг. – Что-то он дергается. Перевяжи его на всякий случай.

У Рыбкина отлегло от сердца. Почему-то он ожидал совсем другого известия. Какого именно? Этого он еще не осознавал.

Он поднялся, чувствуя необъяснимую слабость во всем теле. Кое-что он соображал, поэтому прихватил с собой резиновую дубинку.

– Свет! – буркнул он, выходя в коридор.

Соня вернулась на пост и щелкнула тумблером на панели. Рыбкин глянул в глазок, вмонтированный в дверь третьей палаты, которая теперь была ярко освещена. Бобо до сих пор не проснулся, но ворочался, словно больной в тяжелом бреду. Когда Рыбкин приоткрыл дверь, стало слышно, что пациент повизгивает по-собачьи. Славик был опытным санитаром – на своем веку он видел и слышал и не такое.

Вдруг Бобо дико завизжал и сделал попытку вскочить – с закрытыми глазами. Рыбкин отреагировал мгновенно. Он двинул психа дубинкой в живот, а когда тот сложился пополам, швырнул его на кровать. Самое удивительное, что Бобо при этом так и не пришел в себя. Он свернулся калачиком, умиротворенно урча. Как только Рыбкин повернулся к нему спиной, снова раздался дикий, безумный визг, от которого закладывало уши.

– Что ты возишься?

Славик вздрогнул и обернулся.

Соня стояла на пороге палаты.