Андерсен

Во всех трех автобиографиях автор рассказывает о чувстве раскаяния, которое испытал после церемонии конфирмации, на которую он пришел в новых сапогах, открыто щеголяя и гордясь ими. Чтобы подчеркнуть новизну обувки, он даже заправил брюки в голенища! Вступая во взрослую жизнь, он совершенно забыл о благоговении, которое должен был тогда чувствовать. Как ни трудно это понять современному человеку, но воспоминание именно об этом случае, как пишет Андерсен в оставленных им примечаниях, явилось толчком к созданию одной из самых страшноватых его сказок «Красные башмачки» (1845).

Речь в ней идет о вполне благонравной бедной девочке Карен, которой добрые люди на похороны ее матери пошили из красных лоскутков кожи башмачки. Карен удочерила старая женщина, которая, когда девочка подросла и башмачки износились, заказала ей к конфирмации новые, очень похожие на те, что носила принцесса, проезжавшая вместе с королевой-матерью через город. Воспитательница уже плохо видела и не рассмотрела, что сшитые башмачки оказались красными и, следовательно, для церемонии первого причастия недостаточно скромными. Когда в церкви торжественно заиграл орган и запел детский хор, Карен думала только о своих красивых башмачках. То же повторилось и в воскресенье во время первого причастия. Когда девушка, преклонив колена у алтаря, поднесла к губам позолоченный кубок, она думала только о башмачках. Ей почудилось, будто они плавают в вине — «крови Христовой», и она забыла пропеть псалом и прочесть «Отче наш». При входе в церковь Карен и ее приемной матери встретился рыжебородый старый солдат с костылем, который поклонился им и стал стирать пыль с их туфель. Тогда же он сказал Карен:

«Ишь, какие красивые башмачки, аккурат для танцев! — И, обратившись к башмачкам, добавил: — Станете танцевать — сидите крепко!»^[185]

Те же слова он сказал Карен, когда она и ее воспитательница выходили из церкви. И тогда девушка не удержалась: она сделала несколько танцевальных па и остановиться уже не смогла: ноги танцевали против ее воли. Кое-как она добралась в карете домой, и там ей удалось от башмачков освободиться. Через некоторое время ее воспитательница захворала, а в городе был назначен бал. Взглянув на старуху, девушка решила, что ей уже ничем не помочь, поспешила на бал и кинулась танцевать. И тут с ней случилась беда: ноги перестали ее слушаться. Танцуя против воли девушки, они занесли ее в чащу леса, где она опять увидела старого рыжебородого солдата, повторившего уже ранее сказанные им слова, а потом завели на кладбище, где ангел в белых одеждах с широким и блестящим мечом приказал ей танцевать беспрерывно, чтобы дать тем самым урок заносчивым и тщеславным детям. Так Карен и танцевала — и белым днем, и глухой ночью без сна и отдыха. Как-то утром она дотанцевала до дверей дома, откуда выносили гроб с телом ее умершей воспитательницы, а потом через несколько дней танцующие ноги сами собой привели ее к дверям избушки местного палача, которого девушка умолила отрубить ей ноги. Через несколько недель Карен решила кое-как на костылях добраться до церкви. Она направилась к ней и тут вдруг увидела, как впереди к церковному притвору, танцуя, приближаются в красных башмачках ее отрубленные ноги. Девушка испугалась и вернулась обратно. Ей все-таки удалось устроиться в услужение к жене священника, она раскаялась в своем тщеславии, много работала, страдала и молилась. В конце концов ее посетил белый ангел, в руках у него на этот раз был не меч, а ветвь с розами. Карен посетила милость Господня, ее сердце разорвалось, и «на солнечных лучах ее душа вознеслась к Богу»^[186].

Примерно столь же жестокое наказание постигло и героиню сказки «Девочка, наступившая на хлеб» (1859). В отличие от Карен она с самого начала была «девчонка с гнильцой», заносчивая, гордая и злая. Совсем маленькой Ингер ловила мух и жуков, накалывала их на булавку, подсовывала под лапки зеленый лист или обрывок бумаги и, глядя, как бедняжки мучились, приговаривала: «Смотри-ка, как они читают! Словно переворачивают листки».

Подростком родители отдали ее в услужение в богатую семью, девочка была красивая, и все относились к ней как к родной, баловали ее и потакали ей, осуждая все-таки за заносчивость: Ингер стала стыдиться своих родителей и не признавала их из-за бедности. Как-то раз хозяева попросили ее отнести им угощение — большой пшеничный каравай хлеба. Дорога вилась по болоту узенькой и топкой тропинкой, и Ингер, не задумываясь, чтобы не испачкать красивые туфельки, положила себе под ноги хлеб. И тут же была за это наказана.