Андерсенам — ура!

— Я ему сейчас помогу, — прошептала фру Хермансен. И так заспешила в сад, что позабыла поставить рюмку и подошла к Сальвесену, держа бутылку в руке.

— Я вижу, ты изгородь подстригаешь, — сказала она очень тихо, чтобы не помешать работе.

Он кивнул и посмотрел ей в глаза. Злость, бушевавшая в обоих, вызвала чувство общности, совсем не похожее на прежний флирт возле той же изгороди.

— Ты делаешь полезное дело, — сказала она одобрительно. Коньяк настраивал на несколько торжественный лад. — Тебе нужно подкрепиться.

Твердой рукой она налила полную рюмку.

— Необычайно полезное, — он взял рюмку и поглядел в небо. — Думаю, господь бог рад этому делу. Ему ведь никогда не пришло бы в голову заставлять живое расти таким образом! — и выпил рюмку до дна, а когда вернул ее, фру Хермансен снова налила.

— Теперь ваша очередь. Твоя очередь, — оба перешли на «ты», не заметив этого.

— Я уже выпила две рюмки. Попробуй догнать меня. — Он выпил еще, а чтобы ему не пить в одиночку, она налила и себе. И почувствовала себя молодой и сильной, как никогда. Злость вдруг исчезла, хотелось чего-то более конструктивного, соответствующего на строению. — Если мы возьмемся вдвоем, то, может, выдерем тут все с корнем! — бодро сказала она и поставила бутылку на землю.

— Это восстание. Вы должны вмешаться, Хермансен! — сказала фру Сальвесен.

— Не могу же я драться с собственной женой!

— Вы можете драться с моим мужем! — Она знала, что Хермансен прав, и это бесило тем больше. Ничего нельзя поделать. Соседи уже стали обращать внимание на то, что происходит у изгороди. Оставалось только бессильно стоять за гардиной и глядеть на разрушение. А те двое на газоне вели себя все более возмутительно — выдергивали с корнем кусты, помогая себе вилами, и без смущения весело покрикивали, чтоб тащить в такт. На газоне росла куча искалеченных веток и торчали черные бахромчатые корни. Время от времени разрушители чокались. Они уже не наливали в рюмку, а пили прямо из бутылки. Некоторые кусты не поддавались. Тогда на помощь приходили соседи, им тоже предлагали выпить.

— Обычная партизанская тактика, — мрачно сказал Хермансен. — Привлечь население на свою сторону.

— Во всем виноват Андерсен.

— Да, — уже одно это имя заставило его вскочить с дивана. Он беспокойно заходил взад и вперед по комнате, но старался не подходить близко к окну. — Не по шевельнув пальцем, всех их с толку сбил. А теперь еще эта женитьба!

— Мы должны помешать людям пойти на свадьбу, — твердо сказала фру Сальвесен. Но даже ее энтузиазм не помог вернуться боевому настроению.

Снизу, из сада, доносились снова смех и крики.

— Непостижимо! — пробормотал Хермансен и рухнул на диван. Теперь они сидели рядом. — Помните, как мы создавали жилищный кооператив пять лет назад? — грустно спросил он. — В столовой нашего банка?

— Вас единогласно выбрали председателем. — Ей тоже вдруг стало грустно.

— Не единогласно. Два голоса против.

— Я не могу ошибиться. Одну минуту… — она посмотрела в протоколы, лежавшие на полке. Какое чувство уверенности они придают, когда держишь их в руках, переплетенные в коричневую кожу и на каждом листе печать.

Теперь между ними были протоколы. Она быстро листала их.

— Это на первой странице, — сказал Хермансен и улыбнулся улыбкой обиженного человека. — Первое общее собрание.

— Вы помните, какого числа?

— Двадцатого июля, — он внезапно вспомнил число и с какой-то сладострастной болью констатировал, что чаша страданий еще не испита до дна. — Я не думаю, что мы все это заслужили.

Фру Сальвесен, наоборот, оживилась.

— Нам нужно устроить юбилейное торжество.

— Вы считаете, что есть основания для праздника?

— Неужели вы не понимаете? — она захлопнула книгу протоколов, прикосновение к которой придало ей новые силы.

— Мы их побьем их собственным оружием! Торжество. В убежище. Ни одна душа не пойдет на свадьбу.

На мгновение в его глазах затеплилась надежда, но сразу же погасла.

— Нельзя. Он сумел привлечь на свою сторону даже церковь. Женщины вздыхают от умиления.

— Мне стыдно за свой пол!

Даже и ее боевой задор иссяк, слишком сильное испытание выпало на их долю. В затылке и склоненной спине было что-то настолько трогательное и беспомощное, что он инстинктивно протянул руку, чтобы ее утешить. Но снова обнаружил проклятую молнию и отдернул руку. И больше не мог на себя положиться.

— Я пойду, — прошептал он.

Он вышел через черный ход, ибо не мог себя заставить пройти мимо изгороди, где по-прежнему продолжалось бесчинство. Не было сил идти и домой. Тошнотворно было подумать о встрече с женой: он видел ее перед собой взвинченную, потерявшую над собой контроль, пьяную. Непостижимо!

Хермансен быстрыми шагами шел по поселку. Начал накрапывать дождь, стало темнеть, и соседи не смогут его заметить. Впервые он шел по своему поселку, желая только одного — остаться незамеченным. То, что произошло у изгороди, и то, чего не произошло на диване фру Сальвесен, надрывало душу и заставляло бежать и бежать.