Андреевское братство

Кроме Станислава, я увидел здесь еще троих мужчин в такой же, как у него, полувоенной форме, отличающейся только цветом гимнастерок и брюк. И, к своему то ли удивлению, то ли разочарованию, – Людмилу, тоже одетую по-советски: в узкую шерстяную юбку, шевровые сапожки, чуть не лопающиеся на тугих икрах, коряво сшитую кожаную куртку и красную косынку. Она сидела в уголке за некогда полированным, а теперь исцарапанным и заляпанным чернильными пятнами столом и читала бумаги из замусоленной картонной папки.

Украдкой вскинула глаза и снова уставилась в плохо пропечатанные строчки.

Высокие часы в противоположном углу показывали 21 час.

– Здравствуйте, товарищ Риттенберг, – не вставая, протянул мне через стол руку главный здесь, наверное, человек, лет сорока, с кривоватой растрепанной бородкой, в чеховском пенсне. – Мы с удовлетворением восприняли ваше согласие помочь нам в работе…

– Здравствуйте, – ответил я. Нашел поблизости свободный стул, как можно бесцеремоннее подтянул его к себе, сел. – Помогать я всегда рад. Это мое даже, в некотором смысле, кредо. Ну и немножко профессия… Со всем, отсюда вытекающим.

– Ах да, да, конечно, – сообразил, что я имею в виду, собеседник. Пошевелил длинными худыми пальцами над разложенными по столу бумагами. – Первый, так сказать, взнос, которым мы с вами рассчитались, это ваша жизнь… и здоровье. О следующих можно поторговаться.

– Не согласен. Жизнь и здоровье всего лишь необходимое условие для самой возможности нашего дальнейшего сотрудничества. Так что еще неизвестно, может, это я вам пошел навстречу, не став разгрызать, допустим, зашитую в воротнике ампулу с ядом.

Один из стоявших сбоку от стола «товарищей» дернулся, но начальник остановил его жестом.

– Игорь Моисеевич шутит. Он не принадлежит к тому типу людей, которые готовы на подобные решительные шаги. Но смысл в ваших словах есть, – вновь обратился он ко мне. – После применения процедуры принуждения к сотрудничеству ваша потребительская стоимость значительно упала бы…

Видел я уже таких мужчин, с непреодолимой склонностью к разглагольствованиям там, где следует говорить коротко, сжато и по делу. Очевидно, им кажется, что таковые словесные конструкции придают им значительности и убедительности.

– Вам не приходило в голову, что все наоборот? Если бы вы начали с процедуры принуждения, то заведомо поставили бы крест на всей операции, которую, судя по всему, намереваетесь продолжить и возлагаете на нее определенные надежды. Поясняю – со мною что-то такое происходит, и вся цепочка рвется. От источника, который передал какую-то, очевидно, важную информацию через ту вон дамочку, – я показал пальцем на Людмилу, – потом через меня и до почти самой головки «Братства». Она, конечно, сама тоже выходит из игры, исчезаю я… Выводы способен сделать самый ограниченный контрразведчик. Разумеется, обесценивается сама информация, сворачивается вся сеть агентуры, причастная к делу. И вы остаетесь – с чем?

Теперь для убедительности нужно взять без разрешения папиросу из коробки на столе, закурить и ждать развития событий.

– Нет, ты посмотри, Вадим Антонович, как он нагло себя ведет! – вдруг, совершенно против логики происходящего, вскочила со своего места Людмила. – Если каждый беляк… – она даже задохнулась от праведного пролетарского гнева. – Правильно я говорила – нечего с ним нянькаться. Уже давно бы все как на блюдечке выложил и сам по всем явкам нас провел. Сейчас бы все его помощнички и резиденты сидели бы по камерам и кололись только так…

Она даже, как подлинная фурия революции, изобразила намерение схватить меня за грудки своими неслабыми ручками.

Это уж такой наигрыш, что я на секунду растерялся. Но тут же подумал: а вдруг у них подобная истеричная несдержанность в порядке вещей? Нервы у граждан истрепаны годами войн и перманентных революций…

Я нагловато ей усмехнулся и подмигнул, даже сделал руками короткий, почти неуловимый жест, напоминающий ей то, что у нас уже было, и как бы предлагающий повторить это же в ближайшее время. Вообще-то этот жест из «лексикона» тамильских сепаратистов, с которыми я имел дело во время индо-цейлонской войны, но Людмила поняла его без перевода. Она одновременно и еще больше рассвирепела, и смутилась. Наверное, сочла, что нарушила чем-то свой революционный долг, вложив в исполнение агентурной задачи слишком много эмоций.

– Сядь, Бутусова, и молчи, пока не спросят. А то вообще за дверь выставлю…

В чекистов, значит, решили поиграть ребята, в гэпэушников то есть. Какая она к черту Бутусова, выдвиженка в славные органы из беднейших слоев пролетариата, как старается изобразить? Ее вчерашняя легенда куда ближе к истине, да и то, пожалуй, в смягченном варианте. Не ошибусь, если предположу, что еще до революции, а не только последние три года ей довелось повращаться за границей, и отнюдь не в поисках куска хлеба насущного… Так что игра становится все интереснее.