Андреевское братство

Шульгин в очередной раз поразил меня способностью проникать в чужие мысли и эмоции. Раньше такое же качество я отметил и у Новикова с Ириной. Телепатией в чистом виде это явно не было, но высокой степенью эмпатии – безусловно.

– Приношу свои извинения, только ведь сам понимать должен. Прежде чем генерал из тебя получится, следует еще и лейтенантом послужить. Командиру же штурмового взвода далеко не всегда комдив суть своего замысла в деталях излагает. Гораздо чаще – «занять высоту 250, захватить языка и доставить в штаб. После чего стоять насмерть до особого распоряжения…» С лейтенантскими обязанностями ты справился, теперь можно майором побыть.

– А майорам уже больший объем информации по рангу положен…

– Совершенно в точку. Потому я тебе и сообщаю – мятеж, по нашим расчетам, продлится два-три дня, после чего будет с должной степенью решительности подавлен. Что позволит товарищу Троцкому состругать еще один слой своих противников. Нам – тем более. Твоя же задача – окончательно доказать своим друзьям, что ты полностью на их стороне, контролировать их поведение, защищать от непредвиденных случайностей и, когда все кончится, оказаться в числе уцелевшей верхушки заговора. Подлинной верхушки, той, которая проскочит сквозь сито…

– Это что же, программа глубокого внедрения?

– Вряд ли… Нам главное – обозначить цель. Отследить, куда ниточка дальше потянется. А уж кто ей конкретно заниматься будет… Резидентуру «Системы» все равно целиком выкорчевать не удастся, да это и не нужно. Они нам еще пригодятся…

– А жертвы? Вам не страшно взять на себя ответственность за жертвы, которые будут оттого, что вы не пресекли мятеж в корне?

– Нет. Паллиативы всегда опаснее радикальной операции. В конце нашего века появилась опасная тенденция – в страхе перед возможными жертвами как бы поощрять террористов. Они угрожают убить десять заложников, и власти идут на уступки, не задумываясь, что завтра жертв будет в сотню раз больше. Моя позиция другая. Кому не повезло, тому не повезло. Но террорист должен знать, если он убьет заложника, то погибнет сам в ста случаях из ста. Приставленный к виску жертвы пистолет ничего не значит. Даже наоборот – стреляя в жертву, он не успеет помешать мне выстрелить в него. И уж больше он никого не убьет. Вот так. То же самое насчет провокаций. Принято было считать, что террористические намерения нужно «профилактировать», то есть брать исполнителей до теракта с поличным, заведомо считая, что вина организаторов и инициаторов недоказуема. Соответственно – оставляя их на свободе. Я же, да вообще все мы считаем, что врага можно и нужно спровоцировать на бой, заставить его выйти из окопов и уничтожить в чистом поле…

– Это жестоко…

– Только потому, что тебя перекормили идеями абстрактного гуманизма. Возможная гибель данного (вполне возможно – лично пока еще ни в чем не виновного человека) застилает тебе перспективу. А чуть отвлекись – увидишь все иначе. Почему завтрашние тысячи убитых для тебя дешевле одного сейчас?

– Да хотя бы потому, что гибель одного конкретна и очевидна, тех же прочих – пока проблематична. Вообрази себе хирурга, который ампутирует практически здоровую ногу оттого, что сегодняшняя царапина может стать причиной гангрены. Не лучше ли царапину меркурохромом обработать и следить, чтобы осложнения не случилось?

– Ну вот, еще один софист на мою голову… Только времени у меня на софистику больше нет, а тем более – настроения. Короче. Либо ты работаешь, как я сказал, либо… – он указал рукой на по-прежнему открытый межпространственный переход. – Там тихо, спокойно, можно вернуться в Нью-Зиленд, в объятия очаровательной мадемуазель Аллы. Правда, этих… – теперь его большой палец указал вниз, и я поразился вряд ли специально задуманной двусмысленности и определенности жеста. На первый этаж дома он указывал или определял судьбу, как когда-то это делали зрители в римских цирках. Он проследил направление моего взгляда и словно бы сам удивился, как интересно получилось.

– Да, вот именно. Возиться с ними, кроме тебя, будет некому.

Я испытал к Шульгину чувство, близкое к ненависти. Просто и цинично он загнал меня в нравственный тупик.

– Спасибо, Александр Иванович, на добром слове. Ваша взяла. Переходите к постановке боевой задачи… – ответил я с максимально возможной степенью язвительности и подумал, что очень бы мне сейчас пригодился совет отца Григория. И как духовника, и, в еще большей степени, как боевого офицера. Впрочем, он ведь напутствовал меня словами: «Вначале стреляй, потом думай. И будешь жить долго-долго». Весьма христианское напутствие.

Глава 16

Шульгин покинул меня ровно через час, еще раз заверив на прощание, что я нахожусь под практически постоянным присмотром и жизни моей почти ничего не угрожает. Ну, конечно, кроме неизбежных на море случайностей, впрочем, добавил он, чтобы выглядеть до конца честным.