Андреевское братство

И о многом мы успели переговорить за последнюю неделю. Андрей по своему психотипу относился к людям, которым необходим собеседник или даже просто слушатель, способный понимать извилистый ход их мыслей. Например – об истинной сущности Артура. К примеру, нам обоим хотелось понять, о чем все время он так напряженно думает? Неужели же только и по-прежнему о своем пресловутом праве на смерть? Неужели совсем не трогает его красота окружающего мира, прекрасный миг такой короткой, единственной человеческой жизни? Вот это все – прозрачная на десятки метров вглубь вода, жемчужные облака на зеленовато-розовом закатном небе, ощущение ласкающего обожженную солнцем кожу соленого ветра, предвкушения ужина с неторопливой дружеской беседой под ледяное шампанское и густой бенедиктинский ликер с геджасским кофе, таким крепким, что каждый глоток нужно запивать пузырящейся минеральной водой… Неужели для него все это – по-прежнему лишь тоска и мерзость убогой больничной палаты?

Еще Новиков часто – о чем бы мы ни говорили вначале – легко и непринужденно переводил беседу на тему моего земного и космического прошлого, и я не раз ловил себя на ощущении, что идет обыкновенный, пусть и крайне деликатный допрос.

Но куда важнее оказалось то, что совершенно неожиданно мое пристрастие к одиночным ночным бдениям сыграло еще и чисто медицинскую роль.

Одним из проявлений развивавшегося у Аллы невроза, наряду с многими другими неприятными симптомами, была поначалу удивившая меня, а потом заставившая всерьез страдать острая неприязнь к так называемой личной жизни.

Уютные, но тесноватые каюты «Призрака» вообще не слишком располагали к любовным утехам. Какая может быть раскованность и «мексиканская страсть», если и одному человеку там едва хватает свободного места, чтобы раздеться, не цепляясь плечами и локтями за шкафы и переборки (особенно при моих-то габаритах), а второму при этом пришлось бы ждать в коридоре или забираться на стол. Койка же с высоким бортиком удобна лишь тем, что из нее не вывалишься в любую качку. О звукоизоляции я вообще не говорю.

А у Аллы как раз образовался сдвоенный синдром: клаустрофобия плюс страх того, что с ней чуть не случилось в бункере. Вот и как отрезало – малейшая попытка хотя бы как следует ее обнять вызывала чуть ли не истерику.

А мне-то, при курортной обстановке и обилии постоянно мелькающих перед глазами прелестных женщин, да истомившемуся по этому делу в космических безднах, каково было терпеть принудительный целибат?

Не знаю, каким бы образом все это закончилось, если бы однажды, после особенно удавшегося ужина с фортепьянным концертом Ирины и песнями Андрея под гитару и, разумеется, с достаточным количеством шампанского, Алла не вышла проветриться ко мне на мостик, когда все остальные (я надеюсь) крепко спали.

И без специальных стимуляторов воображения ночь была чудесна – мало что просто звезды, Южный Крест на черном бархате, фосфоресцирующие блики на воде, так еще и залповые звездопады, словно лично нам адресованный салют. Ну а когда в голове вдобавок звенит коллекционный «Брют» – о чем тут еще можно говорить…

Алла была в шелестящем под легким ветром прозрачном шафрановом сари, и если бы не выгоревшие до белизны волосы, вполне сошла бы за… как там называются в индуистском пантеоне богини красоты и секса – апсары, кажется?

В общем, я не удержался, обнял ее и ощутил, что именно сейчас она не собирается сопротивляться.

Вот только где? Рядом трап в кают-компанию, но что, если вдруг снова стены и низкий потолок вызовут прежний ужас? И тут меня осенило!

Прямо перед нами затянутый чистейшим белым тентом вельбот. Чем не царское ложе? Я перебросил вперед тумблер автопилота и подхватил Аллу на руки.

Не так уж просто и легко смотать с неподвижно лежащей навзничь женщины семь метров ткани, зато потом… Под сари на ней не было больше ничего. Похоже, она все-таки боролась с собой, потому что даже при свете одних только звезд я увидел ее закушенную губу, сжатые страхом веки. И первый ее стон был отнюдь не стоном наслаждения.

Но все-таки она прорвала черную завесу меланхолии, или уж как там называется ее болезнь. Возможно, именно такая встряска давно ей была нужна, а не прописанные Ириной транквилизаторы.

Какое-то время Алла оставалась словно в полусне, безвольная и пассивная. Мне даже показалось, будто это вообще не она, а девушка викторианской эпохи, покоряющаяся неизбежному с ужасом и отвращением, не знающая даже понаслышке, как полагается вести себя в постели. А раньше все бывало наоборот, и если только удавалось ее «соблазнить», безудержность и темперамент Аллы приводили меня в изумление.

Я не силен в психиатрии, однако думаю, что импульсы вегетативной системы в какой-то миг сломали блок сознания (а может, наоборот, подсознания), и это выглядело как взрыв!