Андрей Белый

Во второй половине марта 1912 года А. Белый с женой уехал в Бельгию, в Брюссель, где Асе предстояло завершить курс обучения гравировальному искусству у старейшего европейского графика Данса. В дальнейшие их планы входило еще одно путешествия на Восток. На сей раз супруги намеревались посетить Сирию, Месопотамию (современный Ирак) и, быть может, Индию, но неожиданный поворот (скорее даже – переворот), случившийся в их жизни, как мы увидим, начисто разрушил радужные мечты. Новая встреча с Европой, совпавшая с православной Пасхой, началась неудачно: оба заболели тяжелейшей формой простуды и, едва успев снять номер в гостинице, провалялись в нем больше недели в полубреду и с сорокаградусной температурой. После выздоровления жизнь вроде бы вошла в нормальную колею: Белый приступил к очередной, четвертой, главе «Петербурга», а часы отдыха проводил в музеях, наслаждаясь картинами старых фламандцев. Ася регулярно ездила на трамвае на уроки графики. О настроении обоих красноречиво свидетельствует письмо к М. К. Морозовой: «<…> Теперь зреет рабочее настроение. Ася принимается на днях за работу; а я принимаюсь за роман. Одно хорошо тут: тишина, благость. <… > Я как-то тверд: и верю, верю, верю: хочется улыбаться, работать, и будущее горит каким-то спокойным светом».

В мае в Брюссель из баварского Байрейта приехала Вагнеровская опера, и супруги, истосковавшись по классической музыке, с упоением прослушали «Лоэнгрина», «Тристана и Изольду» и «Валькирию». Тогда-то и произошла воистину судьбоносная и роковая встреча с доктором Рудольфом Штейнером[26] (1861–1925). Сначала он им приснился – причем сразу обоим; затем в виде незнакомца мелькнул в трамвае, наконец, внушил через ноосферные каналы, что им немедленно необходимо встретиться. Оказалось, что доктор Штейнер в это время как раз приехал в Брюссель для встречи со своими адептами, кои существовали во многих странах мира (в России, кстати, тоже). Андрей Белый давно следил за публикациями и просветительской деятельностью Р. Штейнера, общался с русскими антропософами (так, к этому времени на позиции антропософии полностью перешел его друг Эллис и, как многие другие прозелиты, ездил за своим кумиром по разным странам Европы, где тот читал лекции, собиравшие полные залы и аудитории). Что касается Аси, то она уже давно и серьезно увлекалась модным учением.

Супругам удалось через секретаря (это была Мария Сиверс, вторая жена Штейнера, русская по происхождению) получить разрешение посетить «интимную» (то есть для близких учеников и последователей) лекцию мэтра. В тот же день вечером Белый впервые увидел того, кто на долгие годы станет для него абсолютным авторитетом: «Мы втискиваемся и садимся у боковой двери. Ждем. Занавес двери раздвигается, но комната за занавесью пуста: сейчас войдет Штейнер. Меня почему-то охватывает страшное волнение, беспокойство – точно кто-то насквозь видит, поворачиваюсь к двери и вижу на минуту мелькнувший край щеки какого-то лица – но край щеки сквозной, световой, и знаю, что это Штейнер, но край щеки лица уже скрылся (после Ася, которая все время глядела в дверь, мне сказала, что в двери показался на мгновение Штейнер, которого и она увидела сквозным, световым (в буквальном смысле), посмотрел на нас – в это время и я ощутил необъяснимое волнение – и скрылся, так что я увидел лишь край щеки. Первое появление Штейнера для обоих нас было световым явленьем в буквальном, а не переносном смысле: но световое явленье скрылось…

Минуты через 3 вышел Штейнер (уже не световое явленье), маленький, сухой, остро отточенный, с отпечатком выражения, виденного нами у господина в трамвае (такой же, какой на прилагаемом снимке, но – лучше), взошел на кафедру и стал говорить; что он говорил – об этом я мог бы исписать 10 страниц (но всего не напишешь). Говорит Штейнер зло, сухо, басом, иногда начинает кричать, иногда бархатно петь, но говорит так, что каждое слово изваивается (так!) неизгладимым значком в душе твоей. Все, кого я когда-либо слышал, щенки по сравнению со Штейнером в чисто внешнем умении красиво говорить; иногда Штейнер кидается ладонями на слушателей, и Ты от жеста ладоней получаешь почти физический удар по лицу. На лице его разрывается лицо; оттуда смотрит другое, чтобы в свою очередь, разорвавшись, высвободить третье лицо.

В течение лекции передо мной прошло десять Штейнеров, друг из друга вышедших, друг на друга не похожих, но пронизанных чем-то Единым: в течение лекции он был и испанцем, и Брандом (главный герой драмы Ибсена. – В. Д.), и католическим кардиналом, и школьным учителем, и северным богатырем. Сила и властность его взора такая, какой опять-таки я ни у кого не видал. Вокруг него – световые пучки; на груди плавает световое облако, изменяющее цвет: мы с Асей видели перемену цвета в одно и то же мгновение. Аура его невероятна и почти видна всегда, а во время напряжения речи становится ослепительной. <…> В лице безмерность чисто человеческого страдания, смесь нежности и безумной отваги. Таково было первое впечатление».