Андрей Белый

Не пойду в город богатый. Я буду на полях жить,
Буду вк мой коротати, гд тихо время бжит.
О дуброва! О зелена! О мати моя родна!
В теб жизнь увеселенна, в теб покой, тишина!

[414]

Эти строки также не могли не найти сочувственного отклика у Андрея Белого, порой со всей остротой разделявшего подобные антиурбанистические настроения. Достаточно указать на стихи из книги «Пепел», герой которых бежит из города, чтобы отдаться «полевому священнодействию»:

Я покидаю вас, изгнанник, —
Моей свободы вы не свяжете.
Бегу — согбенный, бледный странник —
Меж золотистых, хлебных пажитей. <…>

Меня коснись ты, цветик нежный.

Кропи, кропи росой хрустальною!
Я отдохну душой мятежной,
Моей душой многострадальною [415].

Разительный контраст основной части «Петербурга», изображающей призрачно-фантастический город, средоточие мрака, ужаса и бредов больного сознания, составляет открытый финал романа, в котором духовно излечившемуся и вернувшемуся к «истокам» Николаю Аполлоновичу Сковорода предстает и в ипостаси учителя, родственного «полевому пророку» из «Пепла» [416].

Наконец, Андрею Белому была созвучна тема самопознания у Сковороды, душевных борений и разверзающихся «сердечных пещер» (С. 84–85), подробно рассматриваемая Эрном. Страждущий дух Сковороды, обнаруживая свою «хаотическую расстроенность», жаждет воскресения, «мертвенность свою он ищет вознести на крест, дабы тамполучить исцеление» (С. 88–89):

Сраспни мое ты тло, спригвозди на крест;
Пусть буду звн не цлой, дабы внутрь воскрес.
Пусть вншный мой исхнет,
Да новый внутрь цвтет; се смерть животна

[417].

Пройдя через «внутреннюю Голгофу», Сковорода переживает поворот «от мрака к свету»: « стихийно-природное <…> преображается в благодатно-природное. Душевные грозы и бури, проносясь и кончаясь, открывают в душе Сковороды тишину и лазурь» (С. 90). Эрн акцентирует внимание на идее «сораспятия» у Сковороды, интимно близкой Белому; но, кроме того, в прослеживаемых им душевных борениях Сковороды обнаруживаются черты, общие со всей художественной системой «Петербурга». Воссоздание хаоса, безраздельно властвующего над душевным миром героев, — одна из задач основной части романа; лишь в эпилоге прошедший свою «внутреннюю Голгофу» Николай Аполлонович обретает просветление и гармонию. И в таком ракурсе образ Сковороды вновь оказывается символом положительных ценностей, к осознанию которых приводит автор своего героя.

Ко времени написания «Петербурга» образ украинского мыслителя в русской литературе уже имел свою историю. Сковорода явился прототипом «мудреца» Ивана из романа Нарежного «Российский Жилблаз» (1814) [418], «странник Григорий Саввич» стал центральным героем повести И. И. Срезневского «Майор, майор!» [419]. Искусно использовали эпиграфы из Сковороды Н. С. Лесков («Заячий ремиз») [420]и современники Белого В. И. Нарбут, А. И. Тиняков [421]. На этом фоне образ Сковороды, которым Андрей Белый заключает свой роман, выделяется удивительной многозначностью, глубокой внутренней связью с творческими исканиями автора, с духовными устремлениями начала XX века [422].

«Петербург» Андрея Белого глазами банковского служащего