Андрей Белый и Эмилий Метнер. Переписка. 1902–1915

Теперь: я берусь за книги; Ницше, Ибсен говорят мне лишь то, что многое моего было и у них; а мистики всех времен и народов лишь благо-рассуждают о сладчайших Иисусовых и не Иисусовых переживаниях в Духе.

«Этого мне мало», кричу я всю жизнь про себя: «эстетизм» и «мистицизм» не про меня; и строю концепцию «символизм» (заметьте) мимо философизма, эстетизма и «мистицизма».

Мне нужно реальное знание, реальное уразумение: религия этого, т. е. связь меня во мне с вне меня-смыслом.

А вот Доктор первый мне меня объясняет; и не только объясняет, но и дает реальный путь продолжения и раскрытия меня – в моем: то же, что есть для меня подлинное начало творчества, созидания в себе того, о чем до сих пор я лишь писал, как «о» чем-то внешнем – это подлинное начало творчества опять-таки рассматривается, как заблуждение.

Что же мне – всё писать «о» и самому по мере писания книги за книгой отходить от этого «о», т. е. становиться тенью себя, выжатым лимоном себя?.. Ведь вот что мне советуется осуждением моего пребывания у Доктора. Хорошо: что же Вы нашему теперешнему пути противопоставите, как реальный эквивалент? Вы отрицаете Доктора, а что Вы полагаете? Я шел, шел, шел и вот до-шел прямо до Доктора; а мне говорят, что я куда-то свернул. Если я свернул в закоулок, то начало сворачивания – в 1902-ом году, т. е. я должен был бы в пластично-классической форме описывать пластично-классичные образы вместо того, чтоб лепетать о закатах. Поймите, в этом лепете о закате уже сидит то, что внешне может быть названо оккультизмом. Или: почему же 1909 год, когда мы оба, заметьте, говорили об оккультизме, мне не поставить в вину? Ведь мое «да» есть уже опасное отклонение, мой приход к Доктору есть лишь повторение «да» сказанного в 1909 году и пригрезившегося в 1902-м. Вопрос мог быть лишь в том, что Доктор не то, что это мое «да» в 1909. Но Доктор именно это, квинт-эссенция этого. Почему сейчас мальчишка Степпун с треском вещает ко мне «берегитесь», а в 1909 году не вещал[3448].

Полноте, дорогой: будто я изменил Канту. Это – неправда: в 1909 году я писал в «Символизме» теоретически то, что сказал в 1912 году афористически (резкость выражений есть лишь прием выражения). Сопоставьте мою статью «Песнь жизни» (сборник «Арабески»), написанную и прочтенную публично в 1908 году: по адресу неокантианской схоластики там сказано то же, что и в 1912 году в «Арабесках»[3449]. А возможность понимания Риккерта так, как я его хочу понимать в Символизме (как формулу перехода к новоплатоникам), я продолжаю утверждать и теперь. И опять-таки в иных случаях я готов отстаивать неокантианство, где оно право (например, в полемике с эмпирио-критицизмом). Нужно наконец меня понять и основываться на всем написанном мною, понять, что «Песнь жизни», «Символизм, как миропонимание», «Эмблематика Смысла» суть фрагменты все той же в моей душе сидящей системы, которую случайно мне еще не удалось написать (но не более меня написали «свои системы» Яковенко и Степпун). Как-никак у них мировоззрение – школьников: своих мировоззрений пока что они не дали; а у меня это мировоззрение есть, разбросанное в статьях, многосложное, многоярусное, не систематизированное, правда, но в себе цельное, основы которого

1) Единство: Воплощение, т. е. Слово-Плоть (т. е. sui generis[3450] гностика христианства).

2) Раскрытие этого единства формальное, негативистическое в методах (между прочим и риккертианских): «Эмблематика Смысла».

3) Раскрытие его реальное, в материи: символизм, как теория творчества в эстетике; теургизм, как раскрытие его в религиозной практике.

Я пишу разными стилями, разными методами, то негативистически, то реально. И поэтому школьному мальчишке, Степпуну, меня изловить в кажущемся противоречии, прием неблагодарный (изнутри) и чрезвычайно благодарный, как жест у авансцены – жест философа, ловящего глупого поэта (я, например, не ловлю философов в незнании точной науки, а ведь, как бывший естественник, Doctor Naturwissenschaft[3451], мог бы).

А вот мальчишка и в области оригинальности мысли, и в самой философии менее меня сделавший, – пользуясь авансценным жестом, пишет в дружественном журнале меня оскорбляющие слова, будто я (?) оповещаю (??) ежегодно (?!?!) о смене убеждений (???)[3452]. Ведь это – наглая, циничная ложь, оправдываемая разве что – жестом общественного позора: жест в духе Серг<ея> Кречетова. Повторяю, дорогой, я не сержусь на Степпуна, но… отвечать на такого рода письмо считаю невозможным[3453].

–