Андрей Белый: между мифом и судьбой

На Макарийских островах,
Куда не смотрят наши страны,
Куда не входят смерть и страх,
И не доходят великаны, —

На Макарийских островах

Живут без горя человеки,
Там в изумрудных берегах
Текут пурпуровые реки.

Там камни ценные цветут,

Там все в цветеньи вечно-юном,
Там птицы райские живут,
Волшебный Сирин с Гамаюном.

И если слышим мы во сне

Напев, который многолирен,
В тот час в блаженной той стране,
Поет о счастьи светлый Сирин.

И если звоном нежных струн

Ты убаюкан, засыпая,
Так это птица Гамаюн
Поет в безвестном, голубая462.

Очевидно, что при создании стихотворения Бальмонт опирался на «Поэтические воззрения славян на природу». Пристальное внимание поэта к этому труду зафиксировано его биографами и исследователями. «Эта книга дала мне за <последний> год столько светлых минут, что не знаю, как ее благословлять», – писал он 10 августа 1905 года близкому другу Т. А. Полиевктовой, приславшей ему трехтомник Афанасьева463. В письме от 1 февраля 1906 года он возвращается к той же теме и подчеркивает влияние «Поэтических воззрений…» на свое творчество: «Ни Вы не знали, ни я не подозревал, сколько они мне дадут. Они послужат исходной точкой для целой эпохи, новой эпохи в моей жизни. Я ничего не могу читать – только их <…>. У меня возникает в душе целый мир замыслов и литературных планов»464.

В нарушение народной традиции Бальмонт исключает из своего «обзора» птицу Алконост, традиционно идущую в паре с Сирином, и в нарушение «указания» Афанасьева пренебрегает птицей Феникс; он «поселяет» на Макарийских островах рядом с Сирином птицу Гамаюн… Но важнее, на наш взгляд, то, что различия между Сирином и Гамаюном – вполне в духе народной традиции – оказываются несущественными и с точки зрения функциональности, и с точки зрения психологических характеристик. Да и иконографически они скорее похожи, чем своеобразны: Гамаюн «поет в безвестном», Сирин «поет о счастье», Гамаюн – голубая птица, Сирин – светлая… Обе они – птицы райские и волшебные465.

Как кажется, из этой традиции опосредованно исходит и «Птица Гамаюн» Любови Столицы (1910). Правда, рай здесь сужается до личного комфортного пространства, в котором можно с упоением предаваться счастью любви, причем откровенно лесбийской. Анатомия у этой «птахи-девушки» вполне васнецовская («А лицом и грудью – дева…»), окрас же – бальмонтовский («Голубое – в перьях – чрево…»). Ну а пение «голубой Гамаюн» настолько обольстительно, причем не только для лирической героини стихотворения, но и для представителей мужского пола («Зазывали всех, кто юн, – Королевичей – В рай наш девичий…»), что невольно напрашивается сравнение с Сиреной, на худой конец – с Сирином:

В рай мой, розовый от света
И от яблонного цвета,
Прилетала раз она
И, пока текла весна,
     Пела, милая,
     Синекрылая…

Голубое – в перьях – чрево,

А лицом и грудью – дева,
Мягче нет ее хвоста,
Нет улыбчивее рта,
     Гуще – волоса,
     Слаще – голоса…

От него – играли грозы,

И лазоревые розы
Зацветали по тропам,
И любилось голубям,
     И плясала я,
     Лада шалая!

А когда брала усталость,

К ней, лукавая, я кралась
И, поймав в тени куста,
Целовала вдруг уста
     Еле рдяные,
     Пеньем пьяные.

Ах, как мы с тобой смеялись,

Как мы в зелени качались,
Голубая Гамаюн!
Зазывали всех, кто юн, —
     Королевичей —
     В рай наш девичий…

Птаха-девушка, ты пела,

Улыбая лик свой белый,
Сладкой капая слюной,
Обнимаючись со мной…
     Как любила я
     Песни милые!466

Открыто на древнерусскую книжность ориентируется И. Н. Голенищев-Кутузов в эмигрантском стихотворении «Памяти Е. В. Аничкова» (1937), посвященном знатоку фольклора и язычества. Правда, Сирин с Алконостом манят не на Макарийские острова, не в светлую даль будущего; они поют о мире ушедшем и из мира ушедшего, погребенного «под слоем мертвой пыли», оживляя и воскрешая его: