Андрей Белый. Между мифом и судьбой

Стояли мы в свое время за «углубление» политической революции до социальной; <…>. Социальная революция висела в воздухе <…>. Ошибка была в другом. Как мог я, всю свою литературную жизнь боровшийся с русским марксизмом, <…> как мог я на минуту поверить в возможность хотя бы временного «пакта» с большевизмом, с его обманной «диктатурой пролетариата», с его компромиссами и всем тем, что восхищает его сторонников: «нет краше зверя сего!» Зверь сей сумел, сперва прикинувшись лисой, по одиночке проглотить всех: в январе 1918 г. — учредительное собрание и правых эсеров, в апреле анархистов, в июле — левых эсеров… Да что там эсеры! Вот и четверть века прошло, а лисий хвост и волчья пасть остаются верны себе <…>[1400].

Белый же, напротив, все больше старался продемонстрировать свою лояльность. «Давняя дружба соединяла нас, но за последнее время стали омрачать ее непримиримые политические разногласия; не то, чтобы черная кошка пробежала между нами, но черный котенок не один раз уже пробовал просунуться, — с тех пор, как в книге „Ветер с Кавказа“[1401] Андрей Белый сделал попытку провозгласить „осанну“ строительству новой жизни, умалчивая о методах ее», — вспоминал Иванов-Разумник[1402].

В мемуарах «Тюрьмы и ссылки» Иванов-Разумник рассказал, как в Детском Селе в беседе с соседями и друзьями (Андреем Белым, К. С. Петровым-Водкиным и А. Н. Толстым) он — практически в форме манифеста — изложил свои взгляды на современную политическую ситуацию и на ту позицию, которую надлежит занимать художнику в Советской России. Вероятно, по-прежнему чувствуя себя идеологом литературной группы, он раскритиковал собеседников за конформизм и призвал следовать сформулированной им бескомпромиссной программе: