Андрей Белый: Разыскания и этюды

В юношеских опытах Белого уже со всей отчетливостью отразилась существеннейшая особенность его дарования — отсутствие четких демаркационных линий между прозаическими и поэтическими формами творчества: особенность, которой обычно отмечены реликтовые тексты архаичных исторических эпох, вновь воплотилась в писаниях модернистского автора, выказавшего способность не считаться с давно определившимися в культурном обиходе разграничительными вехами и барьерами. Многие стихотворные произведения Белого — в том числе такие крупные и значимые, как поэма «Христос воскрес», — не обнаруживают в себе тех закономерностей, которым должна отвечать стиховая организация текста, и правомерно аттестуются как «рифмованная проза»[2]; ритмическая же организация поздних романов Белого такова, что эти произведения вполне подпадают под определение «метрическая проза», поскольку их текст укладывается в жесткий трехсложный метр. Прозаические произведения писателя щедро наделены теми образно-стилевыми приметами, которые отличительны для произведений стихотворных, и в этой синтезированной субстанции нередко видят важнейшее и самое бесспорное из достоинств его творчества: «… главная заслуга Андрея Белого состоит в том, что он явился создателем поэтической прозы. После Гоголя, великого мастера в области ритма, художника-поэта, который бессознательно упивался звучностью и ритмом поэтической прозы, Андрей Белый первый поставил сознательно себе задачу уловить новый стихийный ритм и передать в своей поэтической прозе»[3]. Стихотворения, романы, рассказы, «симфонии» и даже статьи Белого объединяются повторяющимися образами и мотивами, перетекающими из стихов в прозу и наоборот: «Цикл „Образы“ (сб. „Золото в лазури“) перекликается с „Северной симфонией“, деревенские стихи „Пепла“ — с „Серебряным голубем“, городские стихи „Пепла“ — с „Петербургом“ (тема маскарада, лейтмотивы „красный“, „мертвый“, „кровавый“, „плач“), цикл „Зима“ (сб. „Урна“) — с „Кубком метелей“, „Звезда“ — с „Записками чудака“, некоторые образы поздних стихов (дом — каменный ком, сравнение вселенной с рыбой) связаны с соответствующими образами „Москвы“ и „Масок“»[4]. Множество излюбленных Белым сравнений и метафор связывает его стихи и прозу, вплоть до почти цитатных совпадений; например, сравнение закатного света с леопардовой шкурой — в стихах «Золота в лазури» («У склона воздушных небес // протянута шкура гепарда»), в «Симфонии (2-й, драматической)» («Точно леопардовая шкура протянулась на Западе»), в 4-й «симфонии» «Кубок метелей» («световые пятна заката уже потухают: желтокрасною леопардовой шкурой»), в статье «Феникс» («заря <…> напоминала леопардовую шкуру»), или образ облачной башни — в «Северной симфонии» («На востоке таяла одинокая розовая облачная башня») и в «Золоте в лазури».(«На башнях дальних облаков // ложились мягко аметисты»), «солнечный щит» («Золото в лазури») и «солнце — златокованный щит» («Кубок метелей»), «над крышей вздыбился воздушный конь» («Кубок метелей») и «Над крышею пурговый конь // Пронесся в ночь» («Урна»), «мраморный гром» (роман «Серебряный голубь») и «морок мраморного грома» («Урна»), «солнце — блещущий фазан» («Урна») и «солнышко, ясный фазан» (роман «Крещеный китаец»), и т. д.[5] Проза и стихи Белого влекутся друг к другу, отображая в многоразличии формальных воплощений цельность исходного творческого импульса.