Андрей Битов: Мираж сюжета

«С Горей встретились в сумраке, на дороге: Андрюша и вещи на телеге, мы с Олегом рядом, пешком. Не знаю, как стерпел он (Г. Л. Битов. – М. Г.) это зрелище… Прибыли мы не очень симпатичные; грязные, усталые, чужие… Собственно блокада и попытки вывезти из нее детей Ревдой закончились. Но кочевье и война продолжались, все мы были не вместе и не дома… За полтора года бытия в Ревде переменили мы четыре жилья… Несколько месяцев работала воспитателем старшей группы детского сада, чтобы подкормить Андрюшу и быть вблизи него. Помню мороз, доходивший до – 47, и Олегушку в сереньком, неописуемом костюмчике из одеяла… Странное явление память: от случайного щелчка оживает какая-то точка, ширится, светлеет, обрастает неотвязными картинками – отдельными, яркими, как цветная фотография. А между ними провал – все стерлось» (из дневника О. А. Кедровой).

Величина этих провалов может варьироваться – доходить до десятилетий или же, напротив, равняться мигу, внутрь которого вписывается незабываемый эпизод, который повторяется снова и снова.

Автор вспомнил, как однажды в детстве, когда он с матерью был в эвакуации, они ночью брели по лунной дороге, проложенной небесным прожектором. Сейчас уже и не скажет, куда именно они шли, выбиваясь из сил, по пояс в снегу, а луна своим бледным, мерцающим светом прокладывала им путь. Но потом произошло страшное – мать вдруг куда-то пропала, исчезла, словно бы бесследно выпала из сновидения, и он – будущий сочинитель остался совершенно один. Вернее, один на один с собственной тенью, которая извивалась в такт его нелепым, абсолютно беспомощным движениям, повторяла очертания снежных бесформенных истуканов, вытягивалась или, напротив, укорачивалась по мере движения луны по глухому как крышка гроба зимнему небосводу.

Это видение автора мы уже приводили в начале нашей книги, но только теперь стало ясно, откуда оно столь яркое, как «цветная фотография», появилось на этих страницах.

Появилось и исчезло.

Затем оно, вполне возможно, появится вновь – ведь провал между кадрами-вспышками не может быть бесконечным и непреодолимым, а образы, возникающие по ходу повествования, заполняют мнимую (с возрастом на память надеяться не приходится) пустоту новыми поворотами сюжета, мыслями и коллизиями.

Так, в первом разделе «Пушкинского дома» «Отцы и дети» образ отца Николая Одоевцева по сути становится отправной точкой в раскрытии внутреннего конфликта главного героя романа Льва Николаевича Одоевцева, для которого оппозиция с собственным отцом носит метафизический и в чем-то мистический характер.

Андрей Битов пишет: «Левушке казалось, что он отца не любит. С тех пор как он себя помнил, он был влюблен в маму, и мама была всегда и всюду, а отец появлялся на минутку, присаживался за стол, статист без реплики, и лицо будто всегда в тени. Неумело, неловко пробовал заиграть с Левой, долго выбирал и тасовал, что же сказать сыну, и наконец говорил пошлость – и Лева запоминал лишь чувство неловкости за отца, не запоминая ни слов, ни жеста, так что, со временем, каждая мимолетная встреча с отцом (отец всегда был очень занят) выражалась лишь в этом чувстве неловкости, неловкости вообще… Часто и понемногу видя отца, не знал Лева даже, какое у него лицо: умное ли, доброе, красивое ли…»

Об истоках этой отстраненности и взаимного непонимания в своих дневниках пишет О. А. Кедрова. В частности, воссоединение семьи в Ревде стало одновременно радостным и мучительным событием.

Читаем: «Несостоятельный в тех трудных условиях, неприспособленный, был он (Горя) недоверчив, замкнут в себе, было ему жить трудно вообще, а тогда тем более. Как-то он мне сказал: “Вас трое, я – один”».

Такое противопоставление могло возникнуть в голове только абсолютно одинокого человека, отставленного от семьи (и отставившего самого себя от нее), смирившегося с этим отставлением, не имевшего, по словам Ольги Алексеевны, «веры в добро, людей, возможности в своей профессии, в Бога», обреченного жить в «слабой позиции». Но если у взрослых подобного рода самоидентификация вызывала жалость и стремление помочь, то у детей, инстинктивно тянущихся к сильному, деятельному, позитивному, лишь отторжение. Стало быть, вот откуда у Левы Одоевцева это неприятие отца: он просто стесняется его любить, потому что, как ему кажется, любить его просто не за что.

Автор, безусловно, видит в своем главном герое и себя, и своего отца Георгия Леонидовича Битова одновременно, отождествляет себя с ними, совмещает несовместимые на первый взгляд образы в надежде разобраться в собственных чувствах.

У Евангелиста сказано: «Сын ничего не может творить Сам от Себя, если не увидит Отца творящего: ибо, что творит Он, то и Сын творит также. Ибо Отец любит Сына и показывает Ему все, что творит Сам».

Но лишь со временем, с обретением житейской мудрости и опытности сочинитель сможет распознать творчество отца, стать его сотворцом…

А пока идет война.