Андрей Боголюбский

Имя переспорившего Леона «владыки Феодора» (или Федорца, «за укоризну тако нарецаема», по выражению древнерусского книжника) появляется на страницах летописи в первый, но не в последний раз. В истории Андрея Боголюбского этому человеку суждено будет сыграть весьма важную роль, а потому скажем о нём несколько слов. По всей вероятности, Феодор сам был родом грек; он приходился «сестричичем», то есть племянником по матери, смоленскому епископу греку Мануилу. (Так значится в грамоте константинопольского патриарха Луки Хрисоверга князю Андрею Боголюбскому в редакции Никоновской летописи. Впрочем, в той же Никоновской летописи в другом месте Феодор назван «сестричичем» именитого киевского боярина Петра Бориславича, приближённого князя Изяслава Мстиславича, а следовательно, русским; он якобы был «калугером», то есть монахом, и монашеский постриг принял в Киево-Печерском монастыре. Однако эта версия представляется менее вероятной.) Во Владимир Феодор пришёл из иной земли (из Смоленска? или из Византии?), будучи изгнан из церкви, в которой некогда был поставлен (священником?). Позднейшая Никоновская летопись даёт ему поистине чудовищную характеристику: «Бе же сей дръзновенен зело и безстуден (безнравствен. — А. К.), не срамляше бо ся сей ни князя, ни боарина, и бе телом крепок зело, и язык имеа чист, и речь велеречиву, и мудрование кознено, и вси его бояхуся и трепетаху, никто же бо можаше противу его стоати; неции же глаголаху о нем, яко от демона есть сей, инии же волхва его глаголаху». А чуть ниже так, поистине в эпических тонах, описывает его внешность: «…И бе страшен и грозен всем, и вси бояхуся его и трепетаху; рыкаше бо глас его, аки лвов, и величеством бе, аки дуб, и крепок и силен… и язычная чистота и быстрость преудивлена, и дръзновение и безстудие таково, якоже никогда же никого обиноватися (не опасался. — А. К.)»^{173}. Но эта характеристика есть следствие того, что авторы более ранних летописей старались по возможности вообще не касаться сюжетов, связанных с его деятельностью в качестве главы Ростовской епархии, сохранив лишь подробный, но явно тенденциозный рассказ-памфлет о последующих преступлениях «лжеепископа Феодора» во Владимиро-Суздальском княжестве. В результате личность его оказалась предельно демонизирована, что и дало толчок к появлению самых необузданных фантазий на его счёт.

По всей вероятности, Феодор до времени пользовался полным доверием князя Андрея Юрьевича. Князю не могли не импонировать его красноречие, начитанность, умение отстаивать своё мнение, наконец внешний облик («бе телом крепок зело»). Кажется, он был «бельцом», то есть священником, живущим в миру, а не монахом. Тем не менее Андрей решился поставить его во главе той новой епархии, которую намеревался открыть во Владимире. Причём речь шла о создании митрополии, фактически независимой от Киевской и подчиняющейся непосредственно Константинополю. Примечательно, что позднейшие летописи присваивают Феодору прозвище «Белый Клобучок», или «лживый Белый Клобук»^{174}, — явный намёк на претензии ростовского «лжевладыки» на ношение белого клобука — предмета облачения митрополита, а позднее и отдельных епископов (архиепископов). Понятно, что Леон был для него прямым конкурентом в борьбе за кафедру: ещё и поэтому он обличал его со всей беспощадностью и страстностью своей натуры.

Вопрос об открытии новой епархии решался в Константинополе. И получилось так, что решался он одновременно с «делом» епископа Леона, который также отправился за поддержкой в споре о постах в столицу Империи. Впрочем, расскажем обо всём по порядку.

Изгнанный князем из Ростовской земли, Леон прибыл в Чернигов, где в то время находился его единомышленник епископ грек Антоний. Тепло принял изгнанника и черниговский князь Святослав Ольгович. «Святослав же, утешив [его] добре, пусти к Киеву, к Ростиславу (великому князю Киевскому Ростиславу Мстиславичу. — А. К.)», — свидетельствует южнорусский летописец. Более о судьбе Леона, вплоть до самой его кончины в конце 1170-х — начале 1180-х годов, он ничего не сообщает. Суздальский же летописец, напротив, не знает (или умалчивает) о скитаниях Леона по русским княжествам, сразу перенося действие в Византию, где оказался изгнанный ростовский владыка.