Андрей Боголюбский. Русь истекает кровью

Встреча друзей была теплой. Перебивая друг друга, стали расспрашивать как провели это время, какие интересные события произошли. У Якима, оказывается, много важного случилось: в Клязьме заловил большущего сома, которого несколько дней караулил под корягой, он решил написать летопись Суздальской земли, вот только не знает, с чего начать, а главное, он, кажется, влюбился.

– И кто же она? – замирая от любопытства, спросил Андрей.

– Из посадских. Да ты ее знаешь – дочь ювелира Анна.

– Самая красивая девушка города? И ты ее захомутал? Все парни возле нее увиваются! А как Федор к этому отнесется, ты с ним говорил?

– Какое! Даже Анна ничего не знает о моем чувстве…

– Ну ты даешь! – разочарованно протянул Андрей. – А я думал, что ты провожаешь ее домой и у вас взаимная любовь.

– Надеюсь. Она на меня пару таких взглядов кинула!..

Андрей помолчал, потом как бы вскользь:

– Ну а Улита… Она встречается с этим Силантием?

– Да кто их знает! Иногда вижу вместе, а чаще она одна.

– Может, с другим любовь закрутила?

– Да вроде нет.

– А как бы ее повидать?

– В Голубином она. У брата гостит.

В Голубиное Андрей не поехал.

По возвращении во Владимир разговор с Терентием шел только по делам: ни он, ни посадник к прежнему не возвращались, но Андрей замечал в глазах хитроватые и насмешливые взгляды, и это его коробило. Однако приходилось терпеть.

Как-то Терентий спросил:

– Не желаешь, княжич, мастерскую иконописи посмотреть? Новую возвели, теперь богомазы свои работают, владимирские!

В большой, только что срубленной избе теснились столы, вдоль стен были сложены доски из различного дерева: липы, сосны, дуба, а также из привезенных с юга дорогих видов – сандала, источавшего тонкий аромат, и кипариса. Двое плотников маленькими пилками прорезали в них пазы и вставляли шпонки; сшитые таким образом заготовки помещали на столы, за ними трудились богомазы. Стоял густой запах лака, олифы, тухлых яиц.

– Икону рисуют несколько мастеров, – рассказывал Андрею старший артели, высокий, полный монах с окладистой бородой. – Вот эти богомазы называются «доличниками» – они прописывают горки, палаты, одежды святых. За этой доской трудится «писчик», у него одна задача – сделать красивые надписи. А вот этот называется «кресчиком» – он быстро, единым росчерком кисточки должен начертить кресты. Только потом к иконе приступают «личники». Они пишут только лица. Их работа по праву считается самой трудоемкой и дорогой.

Мастера работали в фартуках, волосы их были аккуратно перевязаны лентами. Между ними шныряли трое мальчиков.

– Детей взяли в обучение, – продолжал рассказывать старший. – Лет через пяток-десяток выйдут они в «писчики», «кресчики» и «доличники», а самые способные и «личниками» станут.

– А эта кем приходится? – спросил Андрей, кивнув на девушку, с задумчивым видом стоявшую перед готовой иконой.

– Никем. Случайно забрела, с тех пор почти каждый день посещает, на иконы не может насмотреться.

Андрей подошел к незнакомке, стал рядом. Ему виделся высокий лоб, чуть вздернутый прямой носик и припухлые губки. Приятная, даже красивая девушка. Она даже не взглянула на него, продолжая сосредоточенно рассматривать икону.

– Нравится? – спросил он ее.

– Не могу оторваться, – тихо ответила она. – Изображены аскетические, безжизненные, иссохшие лица, а от иконы веет несравненной радостью. Как этого можно достигнуть?

Андрей долго смотрел на икону, но никакой особой радости не испытал. Видно, девушка умела чувствовать гораздо тоньше и проникновенней, чем он.

А потом он пошел провожать ее. Стоял октябрь, неистовствовала золотая осень. Желтые и багряные листья трепетали на деревьях, шуршали под ногами, а по синему небу неслись рваные облака. Андрей часто взглядывал на спутницу и все больше поражался ее сосредоточенному виду. Взгляд ее больших голубых глаз, кажется, был устремлен не на окружающий мир, а в глубь себя, она думала о чем-то своем, сокровенном, и на губах ее бродила еле заметная улыбка. «Девушка не от мира сего», – решил он про себя и внимательно прислушивался к тому, что она говорила, стараясь сосредоточиться на ее словах и понять их.

– …Как бы ни было прекрасно и светло явление чистой земной любви, – будто издалека доносился до него тихий голос девушки, – все-таки оно не доводит до предельной высоты солнечного откровения. За подъемом неизбежно следует спуск. Чтобы освободить земной мир от плена и поднять его до неба, приходится порвать эту цепь подъемов и спусков. От земной любви требуется величайшая из жертв: она должна сама принести себя в жертву. Вот почему в иконах возвышающийся над ложем храм освящает супружескую радость своим благословением…

– Как тебя зовут? – спросил ее Андрей.

– Софьей, – машинально ответила она, продолжая думать о своем.

Они свернули за угол и почти наткнулись на троих парней. Самый высокий из них смерил Андрея презрительным взглядом и спросил:

– Ты кто такой, чтобы к нашим девушкам приставать?

– Не надо, Иван, – пыталась остановить его Софья. – Он приехал из другого города и ничего плохого никому не сделал. И ко мне он не пристает.