Андрей Ярославич

Но Александр заговорил сам, спокойно и даже тепло. Сказал, что завтра снова будет во дворце, а еще через несколько дней они оба с дружинниками поедут по приглашению хана в летнее его становище. Андрей не понимал теперь, что же произошло и что будет дальше; но понимал, что спрашивать не надо; и не хотелось ему спрашивать… Была воздвигнута невидимая стена. И за этой стеной играли в свои шахматы Александр и Сартак. Андрею же и вовсе словно бы не велено подходить к доске. Даже если он чудом пройдет сквозь стену. Но он таким даром — проходить сквозь невидимые стены — не наделен. И что делать третьему у доски, за которой двое уже уселись? Отпихнуть Александра и сесть самому? То уж не шахматы, а драка!.. Андрей не мог не улыбнуться… Отчего это — улыбаешься, когда все так плохо и безысходно?.. Зачем его зовут вместе с Александром? Убить? Но почему-то казалось, что нет. Если бы решено было убить Андрея, Александр сейчас был бы иным. Каким — Андрей не ведает, не может надумать, но иным… А сейчас Александр задумчив, будто в сложную игру втягивают его, в игру, где ходы противник рассчитал намного вперед… Андрей видит задумчивость глубокую Александрову, и все усиливается ощущение, будто и его, Андрея, пригласили играть… Но как-то странно… Непонятно… Где его место?..

День братьев прошел в этой обоюдной задумчивости. Вечером, когда они вместе с гостеприимным хозяином поужинали за маленьким низким столиком, Рашид ад-Дин вдруг сказал, что чувствует себя одиноким и хотел бы провести этот вечер с ними, если его общество не будет им неприятно. Александр с почтением к человеку, который был много старше его, отвечал, что разумная беседа гостеприимного хозяина скрасила бы и их одиночество в далеком краю, вдали от родного дома. Рашид ад-Дин хлопнул в ладоши, призывая слугу, и велел тому принести еще один медный светильник, заправленный хорошим гарным маслом.

— Я хочу, чтобы нам сделалось светло… — Он улыбнулся и тронул двумя длинными смуглыми пальцами свою седоватую бородку. Андрей внезапно заметил, что глаза его похожи немного на глаза Ярослава…

Старик заговорил многословно, что Александр и Андрей очень разумны и благородны, однако… И сказал, что Господь всех карает за прегрешения, никого не пропускает, но людям разумным и благородным следует понимать… И особенным пониманием должны быть наделены правители, ибо их ошибки и прегрешения приносят бедствия народам и царствам…

Андрей уже не сомневался в том, что старик сейчас о чем-то предупреждает их. И было ясно, что не одного лишь Александра, но и его, Андрея, предупреждает. Андрей здесь не мальчик, не отрок малый при Александре, но лицо действующее и важное. Это, осознание этого, пробуждало энергическую гордость, но понятно все равно ничего не делалось. И Александру не было понятно, Андрей видел напряженную задумчивость Александра.

Летописец продолжал многословно и цветисто говорить о народах и царствах, о правах и обязанностях государей.

— Огромную и великую державу нелегко поддерживать в порядке. Лишь самое сердце ее обретается в цветущем состоянии, остальные же части — в запустении. Сердце — огромный город — поглощает кровь остальных частей великого тела. И для того, чтобы привести город в цветущий вид, разоряется множество областей державы, расходуются несметные средства, множество подданных сгоняется из всех частей великого тела — в сердце — для подневольного труда…

Андрей, слушая это, едва не сказал сгоряча о войске, о мечтанном Александровом войске, но понял — должно быть, вовремя, — что не следует говорить об этом. Конечно, он никакими своими словами не смог бы повредить Александру; Александр всегда сумеет оправдаться, отговориться, все истолковать иначе, нежели… Но все равно Андрей не должен говорить…

— Таково было состояние древней Ромейской державы, когда варвары приблизились к ее границам, — спокойно и веско проговорил старик.

Ни Александр, ни Андрей не сомневались, что речь идет вовсе не о Древнем Риме, но именно о той державе, частью которой уже сделались и русские земли. Андрей подумал, что старик совсем не боится; и, стало быть, если бы Александр передал эти речи летописца Сартаку, плохо пришлось бы Александру, а не Рашиду ад-Дину. Однако в самом ли деле старик желает о чем-то предупредить их? А может, ему просто хочется говорить? Такое бывает даже у самых практически умных людей, у отца бывало, у Александра…

— Я сейчас прочту вам стихотворение моего друга, стихотворца из города Бухары, Абулькасима Али ибн Мухаммеда по прозванию Лавкар — Темнокудрый…

В голосе летописца была такая приподнятость, будто он получал большое наслаждение от своих речей. И еще Андрею казалось, будто старик всеми своими речами говорит, что вовсе не намеревается порабощать братьев, предлагая им защиту, просвещение или дружбу; нет, нет, ничего подобного… а только пусть они поймут… если захотят и осилят подобное понимание…