Андрей Кожухов

Ватажко спал в той же комнате здоровым сном двадцатилетнего возраста. Андрей подумал было разбудить его перед уходом, но удержался. Лицо юноши имело во сне такое спокойное и довольное выражение, что ему жалко стало возвращать его раньше времени к мучительной действительности.

Андрей оделся, заставил себя съесть кусок хлеба и тихонько вышел на улицу.

Солнце уже встало, хотя его не видно было за жидкими серыми облаками, заволакивавшими все небо, предвещая дождь. Город еще спал, и ставни были повсюду закрыты. Тележки мусорщиков, возы дров да ночные извозчики, возвращающиеся по домам, одни нарушали тишину пустынных улиц. Кое-где дворники подметали тротуары перед домами. Прохожих было мало, да и те шли по большей части скорым деловым шагом. Но время от времени Андрею попадались люди, в которых по медленной, утомленной походке, лихорадочным глазам и по убитому выражению лиц ему нетрудно было узнать товарищей по страданию друзей или знакомых приговоренных, или, вернее, просто сочувствующих, которых эта ночь мучений выгнала, как и его, из домов на улицу. Иные выглядели до того изнуренными, что, очевидно, шатались всю ночь, стараясь победить физической усталостью невыносимую душевную боль.

Без единой мысли в голове, без всякого определенного чувства, кроме тупой грызущей тоски, Андрей шел, куда несли его ноги, пока не очутился совершенно неожиданно на слишком хорошо знакомом месте. Он остановился и осмотрелся. По обеим сторонам улицы стояли ряды высоких белых домов. Налево открывался узкий, идущий под гору переулок, в конце которого виднелся угол другой улицы. Дальше лежал городской сад. Это было место, выбранное для нападения. Андрей и сам не знал, зачем он попал сюда. Вчера он приходил на это место, полный надежд, чтобы присмотреться заранее ко всем подробностям местности.

Всего несколько часов прошло с тех пор, но все, что готовилось тогда, казалось ему теперь каким-то смутным, далеким сном. И, однако, это не был сон, а настоящее, заправское дело, которое могло увенчаться блистательным успехом.

Он сел на тумбу, думая свою безнадежную думу. С какими чувствами он был бы здесь в этот самый час, не случись этого злополучного взрыва! Что могло быть причиной этого ужасного несчастия? Случай или неосторожность? Вероятно, неосторожность. Бедный Заика так привык к своему динамиту, что обращался с ним как с простым тестом. А тут, во время горячей работы, он, вероятно, и совсем распустился. Но Андрей не мог строго судить его в эту минуту. Он сам был слишком несчастлив, чтобы чувствовать к нему что-нибудь, кроме жалости. Бедняга! Хорошо, если он умер. А то какая адская мука сознавать себя невольной причиной такой страшной катастрофы! Но, может, он жив, на свое несчастие, и его подлечивают, чтобы повесить через месяц. Жертвы! Жертвы без конца! Не успевают эти мерзавцы покончить одних, как уж готова другая смена, - без конца, без конца. И это все, что есть лучшего и благороднейшего...

В эту минуту на некотором расстоянии появилась пара этих самых "мерзавцев", о которых он думал. Один был полицейский офицер, другой нижний чин, оба - мелкие, ничтожные представители своей породы Но что за дело? Они той же породы, и ему стоит только захотеть, чтобы спровадить их куда следует. По мере того как они приближались, дикая, бессмысленная жажда мести разгоралась в нем сильнее и сильнее. Все горячие речи и необузданные предложения юных революционеров вроде Ватажко, еще вчера так энергично отвергнутые, казалось, перешли в его собственный ум, и теперь он внутренне повторял их тем же тоном, в тех же выражениях, в каких слышал накануне. Кобура его револьвера сама подвинулась вперед; ручка кинжала соблазнительно защекотала его ладонь. Без всякого участия сознательной воли отлично скомбинированный план двойного нападения сам собою вырос в его голове. К счастью, рассудок еще не совсем оставил Андрея. Он вскочил с тумбы и, не поворачивая головы, быстро удалился, боясь, что поддастся безумному искушению, если полицейские окажутся слишком близко от него.

Нет, он чересчур понадеялся на свои нервы. Если вид этих двух ничтожеств до такой степени взволновал его, что же будет при виде казни? Он, наверное, выдаст себя так или иначе. Лучше не ходить, чем рисковать этим. Да и к чему? У него еще будет случай увидеть очень близко и во всех подробностях по меньшей мере одну казнь, а именно - свою собственную, когда придет его черед. Но ни на один день не сократит он добровольно того срока, который судьба уделила ему для борьбы.

Он решил ходить, и ходить безостановочно, пока не минует время казни, а тогда вернуться на конспиративную квартиру.

Он свернул в сеть узких улиц и переулков и направился к центру города наперерез. Но чем дальше он шел, тем труднее и труднее становилось пробираться сквозь толпу народа, двигавшуюся в противоположном направлении. Улицы были положительно запружены. Сотни и тысячи людей шли, ехали, бежали к одному и тому же пункту, спеша занять лучшие места.