Андрей Кожухов

- Да, я не привязан к вашему народу, - сказал он наконец медленным, грустным голосом. - Да и как бы я мог привязаться к нему? Мы, евреи, любим свой народ, это все, что у нас осталось на земле; по крайней мере, я люблю его глубоко и горячо. За что же мне любить ваших крестьян, когда они ненавидят мой народ и варварски поступают с мим? Завтра они, может быть, разгромят дом моего отца, честного рабочего, как они громили тысячи других работающих в поте лица евреев. Я могу жалеть ваших крестьян за их страдания, все равно как бы жалел абиссинских или малайских рабов или вообще всякое угнетенное существо, но они не близки моему сердцу, и я не могу разделять ваших мечтаний и нелепого преклонения перед народом. Что же касается так называемого общества высших классов - что, кроме презрения, могут внушить эти поголовные трусы? Нет, в вашей России нечем дорожить. Но я знаю революционеров и люблю их даже больше, чем мой собственный народ. Я присоединился к ним, люблю их, как братьев, и это единственная связь, соединяющая меня с вашей страной. Как только мы покончим с царским деспотизмом, я уеду навсегда и поселюсь где-нибудь в Германии.

- И ты полагаешь, - сказал Андрей нерешительным тоном, - что там будет лучше? Ты забываешь грубость немецкой толпы, да одной ли только толпы...

- Да, - ответил Давид с грустным выражением в своих больших красивых глазах, - мы, евреи, чужие среди всех наций. Но все-таки немецкие рабочие цивилизованны и прогрессируют также в нравственном отношении, и Германия единственная страна, где мы чувствуем себя не совсем чужими. - Он опустил голову и замолчал.

Андрей был глубоко взволнован горем своего друга. Он приблизился к нему и тихонько положил ему руку на плечо. Ему хотелось ободрить его. Он хотел сказать ему, что варварство русских крестьян происходит только от их невежества, что у них больший запас человечности и терпимости, чем у какой бы то ни было нации в мире, что, когда они будут хоть наполовину так образованны, как немцы, все средневековые предрассудки бесследно исчезнут у них.

Но Андрею помешал высказать все это краснощекий представитель конкурирующей расы, который в эту минуту подошел к ним со словами:

- Спокойной ночи!

- А, Ганс! - сказал Давид. - Ты уже идешь домой?

- Да. Мама будет беспокоиться. Я должен спешить.

Давид вынул из жилетного кармана несколько зильбергрошей для мальчика и, потрепав его по розовой щеке, отпустил домой.

- А как же с границей? Нам придется перебираться одним? - спросил Андрей.

- Граница? Мы уже перешли ее.

- Когда?

- Полчаса тому назад.

- Странно! Я никого не заметил, даже ни одного часового.

- Часовой, вероятно, зашел за тот холмик или в какое-нибудь другое место, откуда ни он не мог бы нас видеть, ни мы его.

- Как это мило с его стороны, - сказал Андрей улыбаясь.

- Это обычный прием, - ответил Давид. - Никто не может быть в претензии на часового за то, что в известный момент от стоит в известном пункте своего района. А за пару грошей, если он только уверен, что его не выдадут, он всегда готов постоять подольше там, где его попросят.

- А если бы мы опоздали и он заметил бы нас, выйдя из своей засады?

- Он бы повернулся и побежал назад к прежнему месту, нет и все... Но нам нельзя терять времени. Пройдем прямо в деревню, чтоб нас не заметили жандармы: мы ведь уже в царских владениях.

В доме Фомы Андрей с радостью увидел свой чемодан, доставленный уже аккуратным немцем. Они пришли на станцию как раз за пять минут перед тем, как, пыхтя и грохоча, и нее вкатил заграничный поезд. Это был курьерский поезд, что тоже было с руки: с пассажирами курьерского поезда обходятся всегда с большим почтением, чем с простыми смертными, ездящими в почтовых поездах.

Андрей выбрал купе, в котором был один только молодой человек, спавший в углу, укутавши пледом свою белокурую голову. Жандарм, ходивший взад и вперед по платформе, вежливо помог ему втащить чемодан. Андрей пожал еще раз руку Давиду, поезд тронулся, и Андрей почувствовал себя окончательно в России.

Глава V

ДВА ДРУГА

Быстро вперед мчится черная змея с раскаленными глазами, то извиваясь и распуская свой длинный, сияющий хвост, то влетая, как стрела, в темный туннель, пыхтя и завывая в своей борьбе с пространством. Но еще быстрее красноокой змеи несутся мысли путешественника, стремящегося навстречу своей судьбе.