Андрей Миронов и Я

– Танюша, может, там, в Казахстане, кто-нибудь это купит? – попросили меня родственники.

«Танюша» не отказалась от рулонов и на полусогнутых тащила их в далекий Казахстан.

Ох, какой красивый город Алма-Ата! Чистый. Цепь гор со снежными вершинами, горные журчащие речки с невиданными кустами, усыпанными белыми цветами, «Медео», красочные базары.

Как-то разговорилась с казашкой-буфетчицей – не нужен ли вам материальчик? Очень красивый! Заграничный! Она пришла в мой номер, ахала, охала, потом сказала: «Я возьму полметра на кофточку». Я подумала: «Если так будет двигаться торговля, то мне надо будет сидеть здесь года два или три, чтобы продать все». Тут мелькнула идея, и я, взяв два рулона и двух артисток с собой, чтоб не было скучно, отправилась в комиссионный магазин. Зашли сразу за «кулисы».

– Девочки… здрасьте… мы из театра Сатиры, вот вам билетики на спектакль… Нам надо толкнуть материал, – тут я достаю рулон и продолжаю, – отрежьте себе, каждая, на платьице или на костюмчик. Как вы думаете, у вас это пойдет? У меня таких еще восемь штук.

– Несите, – сказали «девочки» с раскосыми глазами. И я принесла, совершенно не надеясь, что этот кошмар может кто-нибудь купить.

Через девять дней позвонили из магазина и пригласили прийти получить деньги: все продано!

Я получила огромное количество денег – запечатанные пачки из одних замусоленных трешек.

– Кто же это все купил? – робко спросила я, предполагая, что это могли быть новобрачные.

– У нас в такие материалы покойников заворачивают, – сказали раскосые «девочки». – Это очень важно – в последний путь уйти в красивом.

По этому торжественному поводу невероятной сделки артистки сидели в моем номере и «купались» в шампанском.

– Царство им небесное! – периодически выкрикивала Субтильная, имея в виду завернутых покойников.

Так проходила материальная сторона жизни, но была и романтическая.

Я опять сидела в ванной в номере Андрея, он занимался своим любимым делом – тер меня мочалкой, шампунем мыл голову, вытирал насухо, потом мы менялись местами – я терла его мочалкой, выливала шампунь на его роскошные волосы. Вышла в комнату, совсем голая, за полотенцем – оно осталось на стуле – и засекла «разведку» – за окном номера, выпадая одновременно из человеческого облика и с территории своего балкона, маячило лицо Корнишона. Он сосредоточенно вслушивался и вглядывался во все, что происходит в номере у Миронова.

– Андрюшенька! Бунин! Бунин! Надо немедленно читать Бунина!

И мы читали «Лику».

– Что с тобой? – спрашивал он меня, видя, как на меня вдруг накатывает туча. От Бунина я переносилась в свою жизнь, начинала плакать, потом рыдать и говорить сквозь слезы:

– Я ничего не могу забыть! Я не могу забыть эту историю с ребенком… как я лежала на этом столе… и ты… тогда меня предал… не могу… и сейчас ты меня предал…

– Тюнечка, я не знаю, что мне думать… ты сама все время от меня бежишь…

– Потому что я боюсь, у меня уже рефлекс собаки Павлова…

– Тюнечка, ты меня бросила сама, а если мы будем вместе, ты меня возненавидишь и опять бросишь… Я не могу больше так страдать… Мы все равно любим друг друга… Кто же у нас отнимет нас…

Зазвонил междугородний телефон. Певунья.

– Мне некогда! – резко и хамовато ответил ей Андрей.

И мы опять впились в книгу. Уходя, я сказала:

– Не стоит так разговаривать с женщиной, с которой живешь. Перезвони.

На следующий день он подошел ко мне и отчитался: «Я перезвонил». После спектаклей мы ездили в горные рестораны, в аулы, ночами купались в бассейне на «Медео», парились в бане и совершенно отключились от московской жизни. Шармёр все это замечал, вынюхивал и пытался вбить клин в наши отношения. Это был типичнейший Швабрин из «Капитанской дочки» Пушкина.

– Таня, – подошел однажды ко мне бледный Андрей, – так нельзя поступать и говорить такое нельзя!

Я быстро выяснила в чем дело и поняла, что это низкая интрига завистливого Шармёра.

По коридору гостиницы шагает Субтильная на каблуках, я беру ее за руку и говорю:

– Сейчас идешь со мной!

– Куда?

– Увидишь!

Входим в номер Шармёра. Он лежит под белой простыней. Вечер. На тумбочке – бутылка коньяка и стаканы. У меня внутри бушует смерч. Торнадо. Сажусь рядом. На стульчик в изголовье. Субтильная – у стены в кресле, у торца кровати. В ногах.

– Ты же непорядочный человек, – начинаю я спокойно. – Хоть ты и напялил на себя маску добренького – рога-то проглядывают! Ох, не добренький ты! Возлюбленная твоя – зависть, на какие страшные поступки она тебя толкает! Ты одновременно мудак, Яго и подлец.

Он лежит под белой простыней, как завернутый покойник, и ни одна жила не двигается на его лице.

– Ты не только подлец – ты нравственный шулер! Как же ты Андрея ненавидишь, завидуешь! Это и ежу ясно, спаиваешь его, наушничаешь. У тебя куча ушей на голове (вспомнила я Новый год).

Субтильная на нервной почве беспрерывно моргает глазами – у нее тик.

– В общем, диагноз, – продолжаю я, – мерзавец студенистый!