Андрей+Наташа

Домой он вернулся незаметно от матери, прошел на балкон, отыскал в ящике, что остался от отца, охотничий нож, положил его во внутренний карман пиджака. К дому Катиных родителей он подошел, когда уже совсем стемнело. В окнах горел свет, и было видно, как суетились люди. Андрей решительно распахнул калитку, прикрикнул на залаявшего было пса и направился к входной двери.

Перед тем как войти, он достал нож из кармана, взял за край рукоятки, а лезвие спрятал в рукав пиджака. Катин родитель и еще несколько человек сидели в зале за столом. Увидев вошедшего Андрея, отец Кати поднялся. «Что надо?!» — крикнул он резко и сквозь зубы, как кричал на тех, кто пытался пройти без пропуска через проходную ремонтного завода. Андрей неторопливо подошел к нему вплотную, вскинул нож и саданул несостоявшегося тестя в область солнечного сплетения. «Тесть» широко раскрыл рот, закатил глаза, захрипел и рухнул на колени. На мгновение наступила тишина — никто до конца не понял, что же произошло. Андрей повернулся и быстрыми шагами направился к выходу.

Милиционеров он ждал дома. Они приехали часа через полтора. Он был уже готов: собрал рюкзак со сменным бельем, ложкой, кружкой, чашкой. Ничего не подозревающая мать, разбуженная приходом милиции, вначале спросонья лишь крутила головой, а когда поняла, в чем дело, завыла белугой. Андрей молча обнял ее, поцеловал и направился впереди сотрудников горотдела к милицейской машине.

Катин отец остался жив. Ему сделали операцию, и все обошлось. Уголовное дело в отношении него из-за болезни отложили на неопределенный срок, и на суде он ни в чем не обвинял Андрея, на вопросы судьи отвечал рассеянно. Адвокат старался вовсю, рассказывая судье и заседателям о том, кто такой Андрей и какой он хороший, что преступление было совершено на нервной почве и подсудимого можно понять. Судья кивала головой, соглашаясь. Однако, зачитывая приговор, сказала, что тяжкие телесные повреждения нанесены потерпевшему были и суд приговаривает обвиняемого к четырем годам лишения свободы.

* * *

И покатила для Андрюшеньки другая жизнь. Первое время было трудно, особенно в тюрьме, когда четыре стены, ограничивающие физическую свободу, казалось, сдавливали сознание и душу.

В зоне было несколько просторней и в прямом, и в переносном смысле: там тоже нашлись музыканты и даже инструментальный ансамбль, куда с радостью приняли нового солиста.

Везде привыкает жить человек: на Северном полюсе и в Антарктиде, в тропических джунглях, саваннах и пустыне. Привык и Андрей к подневольной жизни. Он выучился играть на трубе у пожилого, со вставленным глазом, еврея-флейтиста, сочинял стихи, теперь, правда, больше лагерного толка, разучил несколько популярных лагерных песен.

По большим праздникам в столовой исправительно-трудового учреждения начальство устраивало концерты, на которых разрешалось среди классического песенного репертуара из советской эстрады спеть одну-две блатные песни. И Андрей тут уж старался. Кличка Шуруп, казалось, уже начисто забытая за последние годы на воле, каким-то образом преодолела и колючую проволоку, и путанку, и запретную полосу и прочно ввинтилась в Андрея. «Давай, Шуруп!» — кричали зэки, когда он пел «Мурку» или «Гоп-стоп». «Давай, Свиридов!» — кричал замполит учреждения, когда Андрей затягивал жалобную песню о голубоглазой девушке, которая, проводив возлюбленного в неволю, стала ходить по кабакам. Эта песня вышибала слезу не только у замполита и начальника колонии, но и у старого зама по режиму, повидавшего на своем веку не одно поколение арестантов. Андрей и здесь стал всеобщим любимчиком.

Через полтора года после начала срока Андрея освободили из-под стражи и направили на стройки народного хозяйства. Выражаясь более популярным языком — «на химию». Прошло еще полгода. Андрей работал на стройке каменщиком, жил в общежитии комендатуры, с разрешения начальника посещал репетиции местной музыкальной группы. За хорошее поведение и хорошую работу его дважды отпускали в краткосрочный отпуск домой и пообещали освободить подчистую досрочно. Но и этому не суждено было сбыться.

Возвращаясь из отпуска, предоставленного ему второй раз за полгода, Андрей познакомился в поезде с пареньком, который, несмотря на свои двадцать лет, прошел в жизни, как говорят, и Крым, и Рым. Он поведал Андрею о своей жизни, сказав, что ему тоже приходилось бывать «в химиках», правда, недолго. Едва его успели выпустить из зоны на «химическую свободу», как он сделал несколько нарушений и снова попал за колючку.