Андрей Николаевич на рандеву, или ниспровержение прототипов

Как же развиваются отношения дальше? Колосов водит с собой Николая, как прежде водил Гаврилова. Николай… Вот что Николай: „… между тем мне было, черт возьми, завидно…“ То есть что было завидно? Николай полюбил Варю и завидовал Колосову? Или… Николай завидовал… Варе?.. Ну, попробуйте сами рассудить: „Я не в состоянии изобразить вам ту борьбу разнороднейших ощущений, которая происходила во мне, когда, например, Колосов возвращался с Варей из саду и всё лицо ее дышало восторженной преданностью, усталостью от избытка блаженства… Она до того жила его жизнью, до того была проникнута им, что незаметно перенимала его привычки, так же взглядывала, так же смеялась, как он{7}… Я воображаю, какие мгновения провела она с Андреем, каким блаженством обязана ему… А он… Колосов не утратил своей свободы; в ее отсутствии он, я думаю, и не вспоминал о ней; он был все тем же беспечным, веселым и счастливым человеком, каким мы его всегда знавали.“ Наверное, то, что Колосов „не утратил своей свободы“, то есть „свободы“ еще любить, и частенько „не вспоминал“ о Варе; наверное, все это было для юного Николая сильным утешением!..

И все же: „… роль третьего лица так невыносима!“…

А Колосову уже надоела Варя, что, впрочем, не означало, что сердце его открылось для любви. Не-а, не открылось. По-прежнему ровен и ласков, и даже брошенную Варю называет „бедная“. Это уже немножко слишком! Прежде хотя бы чувствами Вари, ее, казалось бы, взаимною любовью к Андрею Николай мог „жить“, что называется. А теперь?..

Мрачный остроумец Щитов („Колосов его как-то сравнил однажды с неподметенной комнатой русского трактира… страшное сравнение!“), и вот, этот щитов, в чем-то выразитель „мнения однополого коллектива“, студенческого в данном случае, „… бог весть с чего, начал трунить над моей романтической привязанностью к Колосову“. Нет уж, не „бог весть с чего“, а не надо „лезть“, не надо стремиться выделиться из общего „числа“ обожателей! Но как же реагировал Николай на это самое „общественное мнение“? Сначала — „благородным негодованием“. Затем — „холодным презрением“. И наконец — да, правильно, вы угадали! — почувствовал себя униженным; только унижало его в его восприятии не это „общественное мнение“ в лице Щитова, а якобы… Андрей Колосов! И… что сделал Николай? Колосов-то — „объект неприступный“! Но да, вы еще раз угадали: Николай поехал к брошенной Варе; к Варе, которая и некое живое свидетельство возможности получения от Колосова „блаженства любви“ и одновременно… немного и… воплощение самого Колосова („она до того жила его жизнью“ и т.д.), но Колосова, уже как бы доступного, нуждающегося в утешении и любви Николая… И что они вдвоем стали делать, то есть Николай и Варя? да, еще раз правильно: говорить на все лады об… Андрее Колосове!..

Но кое-какие пеленки, испачканные добродетелями „гетеро“ в душе Николая все же сохранились. И потому он… да, да, да, еще и еще раз угадали: он обещал Варе привести Андрея. И после этого обещания он, конечно, чувствовал себя… „будто счастливый любовник“… чей-то…

Николай уговаривает Андрея… то есть, собственно, о чем он просит Андрея? Нет, конечно, не жениться на Варе, но… как прежде посещать… и чтобы Николай, как прежде, жил бы Вариным блаженством… Но „естественный“ Колосов больше не хочет видеть Варю, надоело ему!.. Он внушает юному другу: „Утешь ее, Николай; ведь ты ее любишь.“ Такое прямое определение „любишь“ — даже и пугает. Получается, что Николай уже не любит „его“! И что тут ответишь? — „Да, я привязался к ней, разумеется…“