Андрей Первозванный. Опыт небиографического жизнеописания

Вдруг рука нащупала что-то мягкое и одновременно как будто твёрдое. Вначале Никите показалось, что он уже бредит или, хуже того, что наткнулся на какую-нибудь дохлую крысу, которые в изобилии встречаются в таких дырах, но потом он усмехнулся, сообразив, что это его собственный мешок, заброшенный им под кровать ещё позавчера. Изловчившись, Никита схватился озябшими пальцами за лямку и вытащил его наружу.

Твёрдым же оказался ларец, замотанный в шерстяной плащ и запрятанный внутрь мешка. Не вставая с кровати, Никита достал ларец, открыл его, внимательно посмотрел внутрь, но не увидел там ничего, кроме складок на сукне, которым было обито дно. Их рисунок напоминал песчаные гребни у моря, куда мальчиком Никита иногда выбирался со старшими товарищами. Погладив их, он захлопнул крышку. Ларец лежал у него на груди и давил на неё страшной тяжестью, намного большей, чем вес деревянного ящика, пусть и с железной оковкой.

Медленно, не поднимая головы, Никита оглядел ларец с боков, словно ища какого-нибудь хитро запрятанного выдвижного ящичка. Сейчас ларец показался ему подозрительно толстым по сравнению с неглубоким дном — неужели у него такое толстенное днище? Повертев ларец в руках и ничего не найдя, Никита снова опустил его на пол и, силой воли заставив себя подняться, сел за стол и начал снова перебирать листки.

Но ни глаза, ни пальцы не хотели слушаться его. И тут внезапно сквозь дробь дождя и шум крови в висках он услыхал голос почти угасающего разума. Дошедшего до грани отчаяния Никиту вдруг осенило: он вскочил, схватил ларец, открыл его, постучал по дну пальцем, и оно ответило ему гулким эхом — ну, конечно, под ним был тайник! И теперь ничто уже не удерживало Никиту от взлома.

Он быстро, словно не было мгновение назад никакого бессилия, сбежал вниз и попросил у толстяка-хозяина нож; постояльцы всё сидели и шумно балагурили за столом, на котором ароматно дымилась обжаренная в специях баранья нога. Но Никита лишь сглотнул слюну и поднялся обратно. Он срезал сукно, воткнул лезвие в щель, поднажал, так что доска стала понемногу поддаваться, пока вдруг с треском не вылетела наружу, ударив Никиту по лбу. Потерев ссадину, Никита заглянул внутрь.

Там лежало всего два предмета: маленький матерчатый мешочек и кожаный футляр в виде продолговатого цилиндра. «Мешочек наверняка с золотом — потом пригодится», — решил Никита и взялся за футляр-пиргиск. В нём действительно лежал свиток, папирусный, причём с такой же пурпурной пергаменной биркой, какие бывают в Патриаршей библиотеке. Затаив дыхание, Никита стал осторожно разворачивать хрупкий свиток.

И вдруг его осенило во второй раз. Ни в какой не в Фессалонике свиток — он здесь, — а просто Епифаний записал, что история с молодым воином есть и в рукописи из Патриаршей библиотеки, а приключилась она в Фессалонике. А он-то, дурья башка, собирался уже мчаться в эту Фессалонику! Но где же здесь эта Фессалоника? Свиток разворачивался постепенно:

— Византий, Фракия, Перинф, Филиппы, снова Филиппы… Фессалоники пока не видать — как бы не пропустить её. Прочту-ка лучше отсюда:

«…а святой апостол пришёл в Перинф, приморский город Фракии, и нашёл там корабль, который отправлялся в Македонию. Ибо ему и во второй раз явился ангел Господень и приказал сесть на корабль. И после того как проповедал он на корабле Слово Божие, уверовали в Господа Иисуса Христа корабельщик и все, кто был с ним, и прославил святой апостол Бога за то, что и в море не было недостатка в тех, кто слушал бы его проповедь или кто уверовал бы в Сына Бога Вседержителя.