Андрей Первозванный. Опыт небиографического жизнеописания

— Ещё бы! Старец Кузьма великий старец был, не чета нынешним, самого государя видел, а энергетика-то у него какая была — ой-ой-ой… Так вот, только хотел его хватануть этот сатана, как явились откуда ни возьмись два благообразных таких старца — сразу по ним видно, что святые апостолы Андрей и Иоанн, потому что именно так их и пишут на иконах. Как увидал их отец мрака и погибели, так и сбежал оттуда, а батюшку Кузьму взяли святые апостолы под белы ручки и повели через те ворота. За воротами был город, прошли через него и оказались вроде как на лугу, а там красотища такая… неописуемая… Посреди того лужка сидел ещё один старец, благообразный-благолепный такой, а вокруг него толпы детишек скачут и резвятся. Кто бы это был, а? Сам праотец Авраам, а то место, где он сидел с детками, — это, значит, по-древнебиблейски Лона-Авраамля называется. Поклонился праотцу батюшка Кузьма, и пошли они дальше, через огромнейшую берёзовую рощу, а берёзок-то в ней, белых-белых — так и слепит глаза! — видимо-невидимо, и васильки кругом цветут, и ромашки какие-то, и гераньки. А у каждого деревца, у каждого кустика стоял шалашик, а перед шалашиком — столик со всякими вкусностями, прям как на рынке у метро. Сидят там все и пируют, и многих узнал батюшка Кузьма: кто из его собственного монастыря был, кто из села по соседству (благочестивое там, знаете ли, село), а кого он когда-то во дворце у государя встречал — и все как один покойнички.

— Что же это за роща была?

— А та, про которую сказано: «В дому Отца Моего обители многи суть».

— И далеко ль завели батюшку Кузьму святые апостолы?

— Ох, далеко. До такого прекрасного города довели, что слов нет выразить его красоту. Двенадцать стен окружало тот город, сияли они цветами двенадцати драгоценных камней! А ворота в том городе — что не золотые, то серебряные. За воротами — площадь из чистого золота, вокруг неё — сплошь золотые дома. Во всём городе свет неописуемый, благоуханье божественное, но ни человека, ни животного, ни птички — как вымер город. А всё потому, что жители все на пиру — во дворце. Да, был там на краю города шикарный дворец, а в нём всё богато и роскошно, и внутри длинный-предлинный зал, в котором стоит огромный стол, весь из чистых рубинов и изумрудов, а за ним сидят сплошь одни святые Господни. На том краю стола был вроде как балкончик, а оттуда яркий-преяркий свет идёт, ничего не видать, кто там сидит. И вот, говорит батюшка Кузьма, подлетели ко мне ангелы Божии, видом ни мужчины, ни женщины, и говорят: садись, мол, с нами за стол, покушай, — а сами грозные, что молнии, блестят, сверкают. Святые апостолы, которые вели меня сюда, сами сели и начали пировать, а я пока в сторонке стою, жду, что решит Сам, потому что ангелы улетели к Нему, видать, спросить, что со мной дальше делать. А за тем столом много было знакомых — и миряне, и монахи, некоторые даже из Спасо-Омутнянской пустыни, такая святая обитель! И вот через пару часов вернулись ангелы: так, мол, и так, верните батюшку Кузьму назад, больно уж его оплакивают чада, пускай ещё поживёт, а заместо него заберём к себе батюшку Луку из соседней обители — Спасо-Кукоцкой.

— И какого же батюшку в итоге забрали?

— Конечно, как и обещали ангелы Божии, батюшку Луку. Это потом братья из Спасо-Омутнянской пустыни специально проверяли: послали они в Спасо-Кукоцкий монастырь узнать, скончался ли батюшка Лука. Так и есть, скончался, и как раз в то самое время, когда батюшка Кузьма якобы бредил. Ну так вот, подхватили сразу нашего богоносного старца Кузьму святые апостолы Андрей и Иоанн и повели назад. Вышли они, значит, из того райского града другим путём, идут мимо семи озёр, а в тех озёрах жуткие казни и жестокие муки: в одном — мрак кромешный, в другом — огонь палящий, в третьем — туман вонючий, в четвёртом — черви кишат, а в оставшихся ещё что-то в том же роде. И все семь озёр были полны людей, которые жалостливо стонали и горестно рыдали. Миновали они эти озёра, потом ещё какую-то потустороннюю местность прошли и наконец очутились в той самой Лоне-Авраамле. Поздоровался батюшка Кузьма с Авраамом, а тут апостолы ему, Андрей да Иоанн, — на, мол, золотую чашу с вином, испей-ка, да смотри не захмелей, и бери ещё три ломтя хлеба. Один, говорит, я ломоть обмакнул в вино — сладкое-пресладкое! — и съел, а вино всё выпил и ни пьяниночки в голове не почувствовал, такое чудесное вино, а пиянство — страшный грех, если что, ох и страшный! Два же других куска хлеба сунул себе батюшка Кузьма за пазуху: их он потом и искал на себе, как очнулся в келье своей. А как именно очнулся, не помнит. Помнит только, что провели его святые апостолы мимо того сатаны, а он и скрипит зубами ему вслед: «Убежал, — вопит, — ты теперь от меня. Но ничего, ужо я до тебя доберусь! Как начну теперь искушать и тебя, и твой монастырь!» Вот и всё. А на Спасо-Омутнянскую пустынь потом действительно искушения от патриархии посыпались, но это всё потому, что Господь попустил. Без Его-то попущения ничегошеньки не случается!