Андрей Рублев

Мои взаимоотношения с редакцией «ЖЗЛ» начались с одного недоразумения, к счастью, быстро разрешившегося. Суть наших разногласий заключалась в следующем: сначала Юрий Иванович Селезнев считал, что предполагаемое издание должно быть поделено на две части. Поскольку сведений о древнерусских художниках, по его мнению, сохранилось немного, то первая половина книги должна быть посвящена Рублеву, вторая — другому великому художнику Древней Руси, Дионисию. Причем в авторы последней Юрий Иванович предполагал пригласить Василия Ивановича Белова. Привлечь к этой работе замечательного русского писателя было его собственной идеей и заветной мечтой. Когда-то давно они побывали вместе с Беловым в Ферапонтове, и Василий Иванович запомнился Селезневу своей образованностью — он хорошо знал и подробно пояснял сюжеты росписей Дионисия. Не ведая обо всем этом, я, не обинуясь, прямо назвал идею такого «сдвоенного» издания совершенно неудачной. Во-первых, для того и другого «героя» вполне достаточно материала на целую книгу, если это будет повествование о жизни России тех времен — об исторических событиях, которые вместе со своей страной пережил каждый из художников, в частности, о событиях чисто церковных, кои непосредственным образом не могли их не касаться как носителей «святого ремесла» и «творцов святыни».

Встречу же «под одной обложкой» двух таких разных авторов я прямо назвал «взаимным убийством». Моя неизбежно суховатая «интеллектуальная» проза, со всей полнотой научного багажа рассматривающая различные версии и концепции, относящиеся к рублевской биографии, датировкам его работ и т. д., столкнется с лирической стихией дивного языка Белова, которым будет написан очерк о Дионисии, где к тому же многое и многое, в частности, сложные проблемы, доступные лишь профессионалам и существенно важные для написания серьезной биографии этого художника, останутся за границами повествования.

Эту мою мысль в процессе обсуждения будущего издания поддержал В. В. Кожинов, сославшись не только на нежелательное разностилье и научную «разновесомость» его частей, но и на опыт выходившей в «ЖЗЛ» «двойной» книги о протопопе Аввакуме и Симеоне Полоцком — при неизбежно уменьшенном листаже оба автора вынуждены были сильно «сократиться» в описании важнейших биографических событий или просто их опустить. Эти аргументы оказались решающими…

В беседах с Юрием Ивановичем Селезневым я честно предупреждал, что книга, при возможных определенных компромиссах в форме и степени откровенности подачи материала, принципиально должна быть повествованием не просто о художнике, но о православном монахе и иконописце, жившем в православной стране во времена, когда православная вера была основной вехой жизненных путей отдельного человека и судеб всего народа. Для меня это было принципиальное условие, другие варианты были просто лишены смысла. На это Юрий Иванович, хотя и в шуточной форме, дал мне один серьезный совет, впоследствии очень пригодившийся в работе над книгой. К тому времени мы, быстро подружившись, перешли уже на «ты», и Юра сказал: «Ты пиши свободно, что хочешь и как хочешь…» И добавил, посмеиваясь и пощелкивая гигантского размера редакторскими ножницами для разрезания корректурных листов: «А мы тебе кое-что отрежем. И хорошо, если это будет нос или уши, а не…» Тут была названа часть тела, потеря которой более ощутима для мужского достоинства…

Скажу со всей ответственностью, что обещанного надо мной «обрезания» со стороны редакции так и не последовало — кроме двух-трех цитат — ссылок на авторитеты, «прикрывавших» наиболее идеологически уязвимые места, и одной нейтрального содержания вставки в несколько строк, других редакторских вмешательств в свой текст не припоминаю. С другой стороны, и мною были соблюдены некоторые «правила игры» употреблением местами выражений «средневековое мировоззрение» или «страны восточно-европейской религиозной традиции» и т. п. Однако эти предосторожности, как показали дальнейшие события, скрыть подлинное содержание книги от бдительного «атеистического ока» так и не помогли. Книга вышла в свет под названием «Рублев» — в «ЖЗЛ» тогда строго соблюдался принцип называть героев повествования лишь по фамилии и без упоминания имени.

То обстоятельство, что весь ее 100-тысячный тираж разошелся буквально за несколько дней, о ее действительном читательском успехе вовсе не свидетельствовало. Известно было, что такая судьба ждала едва ли не все издания «ЖЗЛ» — большинство читателей приобретали книги этой серии по доверию к их качеству, гарантирующему серьезное и интересное чтение, а многие просто были коллекционерами — покупали их и, не прочитав, ставили на полку.